Важно понимать, что в настоящее время происходит радикальное изменение в правилах и средствах формирования МО и ВПО, которые превращаются в откровенно русофобский геноцид. Эти изменения не имеют ничего общего с прежними изменениями в МО и ВПО, даже такими радикальными, как после Второй мировой войны. Это цивилизационное наступление, имеющее своей целью уничтожение нации, а не только государства. Соответственно, и признать такие радикальные изменения, их выход за рамки любых правил психологически трудно, а для многих в правящей элите — невозможно.
Естественно, что переговоры в такой стратегии могут иметь только вспомогательную, отвлекающую и дезориентирующую роль.
Надеяться на то, что могут быть достигнуты компромиссы, удовлетворяющие Россию, наивно. Это могут быть только временные соглашения (как «Минск-1» и «Минск-2»), работающие де-факто в дополнение к военносиловым мерам против России.
Реальное урегулирование может состояться только после нанесения поражения Западу, как это бывало при войнах с Наполеоном, Гитлером и в холодной войне с США, где компромиссы и успешные договорённости становились итогом победы России и СССР (как, например, в ОСВ-1, ОСВ-2 и Договоре по ПРО).
Применительно к современным отношениям между государствами, а не на экзистенциально-цивилизационном уровне, это означает выход на «промежуточный» уровень противоборства, допускающий временные соглашения и компромиссы, но именно временные, промежуточные, а не окончательные.
Каждый раз главная стратегическая цель — контроль над политикой и ресурсами нашей страны, предполагающий её десуверенизацию и в конечном счёте распад, — остаётся главной цивилизационной целью Запада. Так было, например, после Крымской войны, когда Россия проиграла в Крыму, но не на всех ТВД западным странам. Примечательно, что коалиция западных стран (Англии, Франции и Турции) была фактически поддержана АвстроВенгрией и Пруссией.
С точки зрения этих временных целей против России можно говорить только о незначительных, тактических изменениях в западной стратегии в отношении Российского государства.
Формирование международной и военно-политической обстановки в мире происходит не только под влиянием Запада. Это и растущее российское влияние, которое можно назвать в 2025–2026 годы не только самым сильным (если говорить вообще о влиянии каких-либо государств, противодействующих Западу), но и по факту наиболее приоритетным реальным объектом силовой политики Запада в ближайшие годы: ни Китай, ни КНДР, ни Индия, ни Иран, ни какая-то другая страна в ближайшие 5–7 лет не составят для США «прямой и непосредственной угрозы» (как признавалось не раз в документах США).
Нарастание силового противоборства между разными центрами силы в мире неизбежно, но пока что только Россия может бросить откровенный вызов и ответить силой на силовое давление США. В этом проявляется мощь современного влияния России в мире. Ликвидация этого влияния и является главным объектом воздействия со стороны США и их союзников.
На Западе понимают, что нанесение военного поражения ядерной державе, которой является Россия, — крайне рискованный проект, поэтому считается, что такое поражение может быть достигнуто в результате политики «силового принуждения», когда произойдёт внутриполитическая дестабилизация России, которая будет использована в итоге для внешнеполитического ослабления и десуверенизации России. Эта главная особенность современной западной стратегии предполагает, с одной стороны, эскалацию силового давления, а с другой — баланс между силовыми и военными средствами политики, исключающий неконтролируемую военно-стратегическую эскалацию. В настоящее время в США и странах-союзницах приоритетными остаются силовые (но не военные) средства политики, которые ставят Россию перед выбором: либо продолжение силового противоборства с политикой эскалации Запада (которой нам недвусмысленно угрожают), неизбежно требующее милитаризации страны выше допустимых на сегодня 8 % затрат ВВП (что ведёт к потере не только темпов, но и достигнутого к 2025 году небольшого уровня социального благополучия граждан), либо отказ от нынешнего суверенного курса в пользу признания права Запада на сохранение им политики формирования выгодных ему «норм и правил».
К началу 2026 года стало очевидным, что руководство России полагает, что продолжение современной политики на СВО (при сохранении нынешних масштабов затрат России) возможно при существующем уровне национальных расходов на безопасность.
Утверждённый в конце 2025 года бюджет страны на 2026–2028 годы это подтверждает,
что свидетельствует о принципиальном выборе нынешнего курса правящей элитой страны: ни усиления милитаризации и увеличения военных издержек, ни ослабления боеготовности в ближайшие три года правительство не планирует. Вопрос, однако, в том, насколько эти планы оправданны, т. е. сможет ли экономика, демография и управление (государственное и военное) страны «уложиться» в эти нормы, — условно до 8 % расходов ВВП.
Иначе говоря, влияние России на формирование международной и военно-политической обстановки в мире зависит не столько от военных результатов СВО, сколько от эффективности силового противоборства в экономической, финансовой, научно-технологической и управленческой областях. Эта проблема уже не только (и не столько) абсолютного масштаба расходов, сколько эффективности управления, требующая, прежде всего, системного изучения опыта государственного и военного управления, включая опыт СВО.
Сегодня множество вопросов остаётся неизученным, например, роль НИОКР и военной промышленности, организация финансирования, заготовка запасов и запчастей, объёмы военного производства и т. д. Этот опыт не спешат изучать, обобщать и, главное, делать из него необходимые выводы. Например, принятое в октябре-ноябре 2025 года долгожданное решение о создании групп добровольцев из запасников ПВО потребует не только материально-технического и финансового обеспечения, но и оценки того, насколько эти группы (как правило, мобильные группы противодействия БПЛА) смогут быть эффективными, потому что возникает много вопросов, которые необходимо изначально решить:
– насколько эффективна вообще сама идея уничтожения стрелковым оружием БПЛА самолётного типа (по некоторым данным, максимально способным уничтожать не более 2–3 %); очевидно, что нужны другие средства поражения и обнаружения, те же «Буки», «Торы» и С-350 (которых явно недостаточно на ЛБС);
– кто конкретно будет руководить этими группами в регионах, насколько профессионально будет такое руководство, кому они будут подчиняться и как координировать деятельность;
– насколько ВС (ВКС и Минобороны) и Генштаб будут контролировать этот процесс;
и т. д.
В экономических условиях перспектив обстановки на 2026 год надо признать, позиция России до настоящего времени окончательно не сформирована публично. Очевидно для многих (но не всех), что пока что сохраняются заведомо недостижимые стратегические цели — денацификация и демилитаризация. Эти цели могут быть достигнуты только при полном политическом и военном поражении Украины. Эта размытая политико-идеологическая позиция (а значит, и стратегия) России находится под влиянием трёх основных тенденций:
1) соотношение заявленных стратегических целей демилитаризации и денацификации Украины и реального состояния военнополитической обстановки, приобретающей в нарастающей степени антироссийский характер;
2) растущая ограниченность ресурсов (демографических и ВВСТ) России и Украины;
3) сохранение Стратегии национальной безопасности России, утверждённой в июле 2021 года, где предполагается движение одновременно по двум направлениям — опережающего развития и обеспечения безопасности (хотя темпы развития уже ожидаются менее 1 %).
Это означает, что в 2026 году в целом может повториться сценарий 2025 года — медленное движение ВС РФ вдоль ЛБС, которое приведёт к концу 2026 года в лучшем случае к освобождению большей части левобережья и северного побережья Чёрного моря вплоть до Приднестровья.
Таким образом, надо понимать, что развитие МО-ВПО в мире, с точки зрения всей западной коалиции, неизбежно предполагает в будущем продолжение эскалации политики силы в отношении России, но, кроме того, перераспределение «зоны ответственности» внутри самой широкой западной коалиции за дестабилизацию и контроль над регионами между США (КНР и АТР), странами ЕС (Европа и Северная Африка), Японией, Австралией и Новой Зеландией (ЮВА и АТР). В отношении России такое развитие МО-ВПО вытекает из самого общего приоритета для США — силового противоборства с КНР, когда Россия, во-первых, представляется в настоящее время наиболее актуальным военным противником, а во-вторых, рассматривается, прежде всего, в качестве области транзита товаропотока из Китая в Европу по:
а) северному направлению (СМП, который уже начал в 2025 году проводку первых китайских судов), уже ставшему объектом провокаций;
б) центральному направлению (Сибирь, Казахстан, Северный Кавказ), которое будет наиболее важным и приоритетным с точки зрения дестабилизации;
в) южному направлению (Иран, Афганистан, Турция).
Следующий аспект развития МО-ВПО — перенос США центра тяжести противоборства с Россией на страны ЕС, которые в возрастающей степени — политически, военно-технически и финансово-экономически — будут участвовать в силовом противоборстве с Россией:
а) развитие военно-промышленной базы, мобилизационных возможностей и использовании ВС отдельных стран на территории Украины;
б) нарастание агрессивных действий на приграничных территориях и вероятности военных провокаций против судов, самолётов и отдельных граждан России;
в) усиление попыток изоляции России относительно стран ЕС, который будет превращаться в самостоятельную военнополитическую организацию;
г) увеличение поставок ВВСТ на Украину по мере роста производства в странах ЕС.
Автор: А.И. Подберезкин. Источник: Научно-практический журнал “Национальные приоритеты России”
