>Часть I<<

В отличие от обычных локальных войн, СВО носит принципиальный характер возможности силового противоборства с целой западной коалицией, целью которой было не просто победа, но ликвидация государственного суверенитета, прежде всего, политического руководства страны[1] и полное уничтожение идентичности и целостности России как потенциального противника в формировании нового мироустройства. В данном случае предлагаются только некоторые, самые общие, тезисы, в которых представлена попытка обобщить основные выводы работ, опубликованных в 2024 году[2].

Все основные выводы о перспективах развития стратегии США и НАТО в 2024 году практически были подтверждены самим ходом в  развитии событий, которые происходили в мире и в ходе СВО в 2024-начале 2025 годов. В частности, еще весной 2024 года прогнозировалось, что стратегия Запада на Украине перейдет преимущественно в террористическую область по отношению к территории России, а силовая эскалация будет нарастать во многом за счёт европейских государств, которые будут широко применять в качестве силовой компоненты не только ВВСТ, но и наемников из самых разных стран на планете. Иначе говоря, Запад будет продолжать эскалацию конфликта, а его стратегия будет скорректирована в сторону повышения ее эффективности – политической и военной. Такую задачу можно было просчитать еще в конце 2023 года, которая может быть названа разработчиками стратегии США в качестве центральной на 2024 год, как «оптимизация военно-силового давления» на Россию. Ключевое слово для понимания здесь - «оптимизация». Её основными положениями в 2024 году являлись (формально подтвержденными на сессии Совета НАТО летом 2024 года)[3]:

• переход к активной обороне и полномасштабному использованию всех ресурсов Украины в войне против России, включая широкие мобилизационные мероприятия;
• ведение откровенно террористических операций против территорий России, прежде всего, приграничных. Предполагалось расширение глубины ударов по всей европейской части России и даже Уралу;
• усиление мероприятий по ограничению импорта в Россию из других стран наукоемких технологий и изделий;
• мобилизация политико-дипломатических усилий, государств и прочих акторов;
• прекращение на время острой фазы с целью лучшей подготовки к более широкомасштабной войне «на истощение».

«Оптимизация», в том числе за счёт использования ресурсов стран ЕС, – главная идея Д. Трампа, который предполагает изменение «пропорций» в использовании американской военной мощи в пользу КНР. Этот процесс, надо при знать, начал происходить еще при Д. Байдене – фактически более 51% американской мощи ВМФ и авиации, более 400 000 военнослужащих было уже сконцентрировано на Индо-Тихоокеанском ТВД против Китая. На Тихом океане Пентагон создал подразделение нового типа — многодоменную оперативную группу (Multi-DomainTask Force), предназначенную для взлома обороны и уничтожения ключевых объектов противника. В целом же в регионе АТР уже свыше 200 объектов Вооруженных сил США, в том числе более 50 военных баз. Кроме того, Вашингтон планирует в 2025 году развернуть в АТР 1-й оперативный флот. Соединение будет действовать в акватории восточной части Индийского океана. Это высвободит ресурсы 7-го оперативного флота и сосредоточит его на решении задач в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, активизирует военную деятельность по сдерживанию КНР в Южной и Юго-Восточной Азии.

Участие США и практически всех членов западной военно-политической коалиции в противоборстве с Россией на украинском ТВД, ставит, прежде всего, вопрос о характере этого конфликта, который некоторые участники называют «локальной войной», военно-силовым противоборством, кто-то «региональной» войной, а кто-то просто силовой конкуренцией разных субъектов ВПО. Причём не только на Западе, но и в России, где часть правящей элиты и политологов достаточно откровенно ориентированы на возвращение страны в полуколониальную зависимость (существовавшей в 90-е годы) и прекращение войны на любых условиях[4].   

Другими словами, характер и цели СВО умышленно рассматриваются разными политиками, исследователями и преподавателями университетов очень по-разному в публичной сфере. В этом случае сознательно теряется сам смысл победы в «экзистенциальном» военном конфликте и смысл осуществления эффективной военной стратегии в отношениях с «коллективным Западом». Если политическая цель военной стратегии не очевидна, то и сама военная стратегия становится абстрактной, нередко не понятной даже исполнителям. Происходит не просто сознательное искажение западных целей войны против России и военной стратегии, которая сознательно деформируется в публичном политическом пространстве. Так, публично заявляя о вводе войск на Украину, президент Э. Макрон сразу же оговорился, что Франция «не участник конфликта и не воюет с Россией», что «ядерное оружие не инструмент политики» и т. д., сознательно дезинформируя своих союзников и противников о характере современного вооружённого противоборства на Украине[5].

Соответственно и возможные последствия такой войны искажаются. Если война Запада против России имеет ограниченный политический характер, то наиболее вероятно, что достижение «промежуточных» целей будет вполне достаточным для того, чтобы признать итоги войны. Но если война против России имеет экзистенциальное значение для Запада (как считают немало западных политиков), то эта война уже изначально ориентирована на достижение радикальных политических и иных целей. Речь идет об уничтожении государства и разделе территории России, а, в конечном счете, ликвидации нации. Очевидно, что «полувоенными» мерами таких целей добиться невозможно. Собственно дискуссия об использовании ТЯО в 2024 году это отчетливо показала.

Не смотря на многочисленные заявления отдельных западных политиков, такая радикальная задача в отношении России не признается правящими элитами публично-политической, она всячески маскируется (хотя не случайно эти идеи постоянно «пробрасываются» неформально). Соответственно и окончательный выбор стратегии Запада в отношении России не всегда ясен. Это происходит потому, что радикальные долгосрочные цели в отношении России скрываются за самыми разными декларациями и политическими решениями, что требует в итоге трезвого признания реальных, а не декларируемых целей западной политики. В том числе и в правящей элите России, которая именно по этому вопросу разделена на несколько лагерей, каждый из которых продвигает свою «повестку».

Из долгосрочной стратегии Запада просматривается единственная и совершенно определённая и реальная перспектива оценки развития военного конфликта в условиях дальнейшей неизбежной эскалации развития базового сценария международной и военно-политической обстановки, где существует единственный реальный доминирующий вариант в планах США и их союзников – стратегия постоянного и последовательного ускорения эскалации военно-силового давления на Россию. При этом, как и говорилось ещё в начале 2024 года, предполагается расширение театра военных действий на Южный Кавказ, Молдавию, Прибалтику и Среднюю Азию[6].

Это практическое несоответствие деклараций и современным реалиям отмечают многие как в России, так и за рубежом. Так, канадский эксперт В. Таки пишет: «Невозможность вписать нынешний конфликт в привычную для европейской и российской истории парадигму войны и мира объясняется не только эрозией смысловых границ между этими двумя состояниями, но и всё большей размытостью привычных контуров самой войны. Со всеми оговорками, генеральное сражение или наступательная операция занимали в европейской кампании центральное место. Все аспекты военного планирования и самих боевых действий, так или иначе, подчинялись цели нанести поражение армии противника в таком сражении, вне зависимости происходило оно в течение одного дня на поле, обозреваемом с вершины холма, или растягивалось на многие недели/месяцы и направлялось командованием лишь посредством карт и средств связи. Сражение или военная операция предполагали победу или поражение, причём у участников боевых действий, и у сторонних наблюдателей, как правило, не было сомнений ни относительно исхода битвы, ни относительно возможности отличить победу от поражения»[7]. Его принципиальный вывод: «Мы наблюдаем ещё одно важное отличие нынешнего конфликта от европейских войн конца XVIII, XIX и первой половины XX века: он не только являет собой неудачу наступлений и попыток нанести противнику решительное поражение на поле боя, но и демонстрирует практически неограниченное пространство для репрезентативной манипуляции реальным положением, складывающимся на земле». Иначе говоря, традиционное толкование целей войны и стратегии уже не раскрывает его реального и современного характера.

Принимая во внимание невозможность решительного исхода боевых действий, обусловленную соотношением противоборствующих сил и состоянием военных технологий, а также преобладание медийно-политического компонента конфликта над его собственно военной составляющей, можно сделать вывод о необходимости пересмотреть сам смысл победы и поражения в СВО.  Другими словами, о победе может говорить сторона, которой «удаётся придать конфликту наиболее комфортный для неё характер»[8]. В частности, это возможность сохранить относительно высокие темпы социально-экономического развития и роста ВВП в условиях войны. Именно так оценивается в конце 2024 года противоборство США и России, а именно «в процентах» роста ВВП, которые составили в 2024 году в обеих странах приблизительно одинаковый уровень в 3-3,6%.

«Комфортный» характер военно-силового противоборства предполагает для США возможность реализовать другие цели государственной или национальной стратегии. Например, сокращение миграции, издержек на бюрократию, наконец, перенос центра военных расходов на союзников, которые в странах ЕС и в странах АТР должны будут постепенно выйти на уровень военных расходов США.