>>Часть I<<

>>Часть II<<

Сознательная и принципиальная ставка на технологическое превосходство стала приоритетом американской политики уже достаточно давно (в очередной раз подтвержденная Б. Обамой), превратившись в основной принцип, на котором публично эта политика основывается[1]. Преемственность в этой области, как и в области опережающего финансирования НИОКР, сохраняется особенно настойчиво с начала «переходного периода», совпадающего с временем правления Б. Обамы.

Это означает в конечном счёте ничто иное как будущую политическую победу западной ЛЧЦ над другими ЛЧЦ и центрами силы, которая может быть достигнута посредством решения следующих задач в области развития технологий в «переходный период»[2]:

— в «переходный период» характерно применением самого широкого спектра силовых средств и способов политики «новой публичной дипломатии», в основе которых лежат новейшие технологии. По сути дела, технологическое превосходство гарантирует США превосходство когнитивно-информационное, в навязывании другим субъектам ВПО ложных ценностей и норм, которые ведут к их внутриполитической дестабилизации. Фактически США контролируют, по оценке Б. Обамы, более 90% СМИ и интернет-ресурсов, что позволяет им создавать необходимую информационно-когнитивную среду и использовать это превосходство в качестве инструмента политического насилия[3].

Использование СМИ и интернет-технологий, прежде всего, социальных сетей, создание киберкомандования США и специального командования по руководству операциями против России, огромные дополнительные инвестиции в эти области администрации Д. Трампа, превысившие в 2019 ф.г. 900 млрд. долл., наконец, расширение полномочий войск киберкомандования — эти и многие иные шаги свидетельствуют о том, что политические установки «силовой политики» получили новые огромные технологические возможности;

— в «переходный период», по мнению правящих кругов США, опережающее технологическое развитие на новой фазе экономического и промышленного развития, сделает возможным пересмотр, во-первых, сложившейся системы международных и военно-политических отношений, отказа от достижения равноправных договорённостей и компромиссов, а, во-вторых, обеспечит им слом сложившейся системы международной безопасности и институтов, формирование новой МО и ВПО, ориентированной на интересы США и их широкой военно-политической коалиции;

— наконец, технологическое превосходство, как правило, автоматически трансформируется не только в военно-техническое превосходство, которое связано непосредственно с использованием военной силы в качестве инструмента решающей политической победы, но и в превосходство в государственной мощи, общее соотношение сил[4]. Подобная логика неизбежно толкает на эскалацию в развитии военно-силовых сценариев ВПО, которая оставляет нерешенным единственный вопрос — сохранение эффективного контроля над эскалацией, в крайнем случае, когда остальные силовые инструменты политики оказываются не эффективными[5].

Именно поэтому невоенные силовые инструменты политики (прежде всего когнитивно-информационные) самого широкого спектра начинают играть исключительно важную роль: добиться с помощью силовых инструментов политической цели без перехода к открытому военному конфликту, — это одна из самых древних и эффективных стратегий человечества, о которой писал ещё великий китайский учёный Сунь Цзы.

Среди таких силовых невоенных инструментов, которые способны решить стратегические задачи политики, огромное значение приобрели средства массовой коммуникации и информации, прежде всего, социальные сети. Причём не только потому, как считают российские

специалисты, что они традиционно использовались в качестве средства влияния и убеждения[6]  (т. е. «мягкой силы»), но и потому, что они активно используются в целях обмана, откровенной дезинформации и политического принуждения. «Фейки», вброшенные в массовом порядке через социальные СМИ, стали, например, отличительной чертой поведения политической и общественной элиты Украины, которая ежедневно по нескольку раз воспроизводит «новости» нередко нелепого и абсолютно бессмысленного содержания.

Но не только. В США и Великобритании, да и в ряде других стран, именно в 2010–2020 годы стало нормой использование в сетях заведомо ложной и даже абсурдной информации, которая, как правило, никогда не находила подтверждение, либо изначально сознательно искажала действительность. Так было, например, при обвинении России в уничтожении пассажирского «Боинга» над Украиной, «спортивными скандалами», «делом Скрипалей» и другими масштабными «фейками».

Вместе с тем, не только в целях дезинформации и обмана, но и реального продвижения политического курса, социальные сети стали влиятельным личным инструментом многих политических лидеров, включая Д. Трампа, который ежедневно размещает в них по нескольку новостей. «Личная», «Твиттерная», дипломатия привела, в частности, как минимум, к двум последствиям:

Личные публикации во многом позволяют не только быстрее, но и «гибче», даже сознательно безответственнее, относиться к внешнеполитическим демаршам, используя ложные и сознательно «ошибочные» инициативы для проверки реакции партнера, либо введения его в заблуждение. Кроме того, политика всё дальше отдаляется от дипломатии, оставляя для неё место в масштабе протокола.

Это означает, прежде всего, что в США пересматривают отношение к военной мощи и ее роли в будущей МО и ВПО, что не может не означать открытой милитаризации, внешней политики, которая, однако, будет стремиться избегать только применения грубых военных форм насилия до тех пор, пока это будет возможно. Не из-за гуманистических, а сугубо из практических соображений. Как это делается и планируется делать на Украине и всем постсоветском пространстве[7].

В целом, мы видим, что формирование военно-силовой политики западной коалиции в «переходный период» происходит под влиянием противоположных тенденций, которые требуют поиска новых, не стандартных решений от Запада, что выливается в особенный военно-политический курс западной коалиции, отличающийся от наступившего «переходного периода»[8]. Очень упрощенно этот новый курс, формирующийся под влиянием противодействующих тенденций, можно изобразить следующим образом:

Таблица 1. «Переходный период»: противоречия в развитии западной военно-политической коалиции

Таким образом, Россия стоит перед периодом радикальных перемен в МО и ВПО, вызванных усилением военно-силового противостояния, который открыто угрожает самому её существованию как государства и её идентичности, как нации. Ему, по всей вероятности, будет предшествовать очень короткий период (2021–2024 годов), который я бы назвал «переходным периодом» «фазового перехода» к новому качеству МО и ВПО, когда сложится их новая структура[9]. Таким образом, вероятно, что этот период будет иметь отсроченный переходный характер, когда изменения в соотношении сил проявят себя более качественно и выразятся в радикальном изменении в соотношении сил, которое, в свою очередь, приведёт к формированию новой структуры МО и ВПО после 2025 года.

Так, можно ожидать, что демографически между КНР и Индией это произойдет после 2025 года. На рисунке ниже показано, что демографические потенциалы КНР и Индии количественно сравняются к 2025 году, а качественно — многое будет зависеть от усилий правительств. В КНР, например, за последние десятилетия высшее образование получило более 400 миллионов граждан. В это же время — экономически и в военном плане — могут произойти аналогичные перемены. Очевидно одно: будущая структура ВПО в мире будет радикально отличаться от нынешней, что, однако, не означает, что все эти изменения будут происходить автоматически.

Рис. 1. Тенденции демографического развития КНР и Индии [10]

Кроме того, развитие новых силовых средств противоборства, прежде всего в области информатики, связи и социальных сетей может привести к началу 2020-х годов к качественным изменениям в отношениях между ЛЧЦ, обострив их до состояния полномасштабных военных действий. Первые признаки наблюдаются уже сегодня, когда атаки на сети потенциального противника измеряются сотнями тысяч. До прямого и открытого противоборства дело не дошло, хотя к нему уже призывают открыто как в США, так и среди их союзников.

Пока что стратегия США укладывается в классическую формулу:

а) планирования операций;

б) переход в доминирующую операцию;

в) победа;

г) операция по стабилизации;

д) закрепление результата.

Если эта формула уже не раз использовалась в Югославии (стадии «а» — «в»), Афганистане, Ираке (стадии «а», «б» и «в»), то применительно к крупным участникам мировой ВПО — России и КНР — эта формула реализуется пока что только на этапе «а)» и «б)». Опасность прямого военного столкновения хорошо иллюстрирует отношения между военными России и США в Сирии, но обращает на себя внимание, что аспекты стратегического военного противоборства стали частью публичной риторики. Так, примечательно в этой связи недавнее исследование, подготовленное в РЭНД, которое посвящено анализу последствий различных по масштабу войн США и КНР с использованием ЯО.