Политика — это опиум для стратегии, она ведёт к бессилию[1]

А. Свечин

Развал международных институтов и норм Соединёнными Штатами вёл к усилению их государственного влияния на формирование идей, концепций, стратегий и политики суверенных государств, превращая их таким образом в политико-интеллектуальный придаток политики правящей элиты США. Это особенно наглядно было видно, как смена республиканцев на демократов в Вашингтоне отразилась на политико-идеологической атмосфере в Европе. 2022 год стал примером того, насколько Соединённым Штатам Америки удалось установить внешний контроль над политикой большинства государств в мире, включая ведущих стран-союзников, — Германию, Францию, Японию и Великобританию, не говоря уже о большинстве других государств мира. Это, в частности, объясняет тот факт, что установка 2004 года о полном контроле над политикой России и её дезинтеграция стала стратегическим курсом США последних десятилетий, а противоборство с ней — главной причиной военного конфликта между РФ и западной военно-политической коалицией.

В условиях СВО на Украине позиция России для многих стран в мире представляется как вызов американскому доминированию, поступок государства и его руководства, который демонстрирует стремление отстаивать суверенитет и национальную идентичность. На фоне откровенно зависимой политики многих развитых стран от США - это, безусловно, выглядит как политико-идеологический вызов американскому доминированию. Именно этим, в частности, объясняется непримиримость политики США и его стремление как можно прочнее связать с ней своих партнёров и зависимых государств, которым нередко откровенно диктуют правила поведения с Россией.

Национальная стратегия России (как СНБ РФ, так и другие, более частные стратегии) стали важными инструментами обеспечения независимой политики и суверенитета страны, закрепляющие нормативно это положение. И, наоборот, внешнее влияние на такого рода документы, которое откровенно просматривалось в предыдущие годы (остатки которого в финансовой области сохранились и на сегодня), категорически препятствовали развитию национального самосознания, идентичности и пониманию сути национальных интересов. Напомню, что в 90-е годы само понятие «национальные интересы» ставилось под сомнение политиками и политологами в России. В частности, я с этим вплотную столкнулся, когда подготовил первый вариант книги «Концепция национальной безопасности России» в 1995 году. ХХ и XXI века стали периодом, когда на политику и национальные стратегии государств стали оказывать мощное влияние внешние факторы — политико-дипломатические, финансово-экономические, информационно-когнитивные. В наиболее яркой современной форме это нашло своё выражение во внешнем влиянии на политику М. Горбачёва и Б. Ельцина в СССР и России, хотя примеров откровенно империалистического внешнего влияния на другие страны — огромное количество. В нашем веке можно уже сделать вывод, что государства, которые в минимальной степени подвержены такому влиянию, сохранили свой суверенитет, но, исключая Китай, Россию, Индию и ряд других стран, — таковых осталось очень немного[2].

По сути дела, в новом веке развернулась борьба за то, чтобы государства сохранили свой суверенитет и идентичность, либо откровенно — как страны западной коалиции — вошли в орбиту влияния США.

Нынешние Германия, Великобритания, Франция, не говоря уже о других странах, — зависимые государства, фактически лишённые своего суверенитета. Внешне это выглядит как американской лидерство в коалиции, закреплённое уже в нормативных документах[3], но, по сути, этот политический процесс представляет собой политику глобальной десуверенизации стран. Естественно, что это отражается непосредственно на политическом, экономическом и финансовом положении зависимых государств, которые вынуждены платить за свою десуверенизацию финансово-экономическими и торговыми издержками. Этот факт откровенно признается, в том числе, представителями правящих элит, но в реальности они не могут ничего ему противопоставить — ни в области перехода на дорогой СПГ, ни в области нарушения норм ВТО и деиндустриализации своих экономик.

Усиление внешнего влияния на формирование политики и стратегии государств в XX-XXI веке происходило по нарастающей, превратившись в последние десятилетия в политическую норму, например, для внешней политики США. США, как и прежде, пытаются использовать переговоры для получения односторонних преимуществ. Так, в апреле 2022 года вице-президент США Харрис заявила, например, что США «прекращают испытания противоспутникового оружия и будут настаивать на том, чтобы это стало международной нормой»[4]. В ноябре 2022 года они захотели вновь вернуться к консультациям по поводу нового договора об ограничении СНВ и инспекций на местах, — мерах, которые откровенно направлены против имеющихся у России частных преимуществ в области СНВ.

Таким образом, наблюдается очевидно два принципиально разнонаправленных процесса: первый, ведущий к формированию многополярного мира, — требует укрепления суверенитета и норм международного права.

Второй — политика США по десуверенизации государств и превращению их в фактически управляемые извне страны. В том числе с помощью внешнеполитических и военных стратегий, разработанных в США.

С конца ХХ века, таким образом, произошло резкое усиления влияния страны-лидера процесса глобализации на политику государств, причём не только внешнюю, но и внутреннюю, в том числе в области науки и образования.

Это немедленно отразилось на национальных стратегиях как важнейших элементах государственного управления. В них изначально закладывались базовые установки, «соответствующие нормам и ценностям» Запада, прежде всего, США. Иначе говоря, формировались границы и условия, в рамках которых могли создаваться национальные стратегии[5].

Так, например, такие границы получили название «стандарты» в области экологии, гендерных отношений, демократии, культуры, образования и науки[6].

Эти стандарты весьма строго мониторились на Западе на предмет «национального соответствия» им деятельности правительств конкретных государств, которые в этом случае «поправлялись» в нужном направлении. Соответственно, национальные стратегии были поставлены в достаточно жёсткие границы, за которые им не позволялось выходить.

Когда же это происходило, то США и «международные институты», прежде всего, органы НАТО и ЕС3  добивались изменений в политике.

Более того, можно говорить, что в последние десятилетия США создали систему, включая политическую организацию, НКО, университеты и СМИ, которая искусственно воспитывала нужных политиков в Европе и по всему миру. В итоге появилось целое поколение политиков, ориентированных не на национальные интересы, а на ценности и нормы США, их представления о поведении в мире. Можно сказать, что в Западной Европе в последние 20-30 лет фактически не осталось (за редким исключением) самостоятельных политиков. Поколение Коля, Миттерана ушло, а новые представители европейской элиты очень напоминают подростков из политической тусовки.

Это внешнее влияние процессы формирования стратегий и принятия политических решений росло преимущественно как со стороны наиболее сильных субъектов МО — США, Китая, Германии и некоторых других государств, так и со стороны подконтрольных им негосударственных акторов — международных институтов (корпораций, фондов НКО и т.д.).

Такое влияние на политику и, как следствие, на стратегию национальных государств отразилось на всём спектре областей в стратегии — от политики и экономики (политики санкций, дипломатических ограничений, свёртывания международного сотрудничества и т.п., до культуры (продвижения «ценностей ЛГБТ»), демографии (иммиграционных проблем в Европе и США), спорта (допинговых скандалов) и других областей[7].

Особенное значение приобрело внешнее влияние контролируемых правящей элитой США негосударственных институтов не только на внешнюю, но и внутреннюю политику субъектов, что привело к серии «оранжевых» революций, вмешательства в выборы и собственно политику и стратегию субъектов МО-ВПО. Во многом это стало следствием постоянно реализуемой США гибридной войны в мире, целью которой (по англо-саксонской традиции) является внутриполитическая дестабилизация. Как признает ведущий эксперт в этой области А.А. Бартош, «Среди характерных черт современных военных конфликтов, представленных в Военной доктрине Российской Федерации (РФ), следует обратить внимание на «комплексное применение военной силы, политических, экономических, информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием протестного потенциала населения и сил специальных операций». Там же отмечается, что «наметилась тенденция смещения военных опасностей и военных угроз в информационное пространство и внутреннюю сферу Российской Федерации».

Все это означает, что по всему периметру границ России и внутри страны существует реальная опасность развязывания конфликтов с участием негосударственных вооружённых формирований в целях организации подрывной деятельности и манипулирования населением путём проведения активных мероприятий информационно-пропагандистской направленности с переходом к силовым акциям (действиям партизанских отрядов мятежников, проведению терактов и т. п.). Опыт СВО на Украине целиком подтверждает эту практику. Именно «комплексность» стратегии стало её главным принципом в принятой в ноябре 2022 года военной стратегии США.

Наряду с этим следует иметь в виду, что во «Временных указаниях по стратегии национальной безопасности» президента США Джо Байдена делается акцент на перенос усилий в «серую зону» и использование сил специальных операций в военных конфликтах будущего. Изложенное в полной мере относится к гибридному военному конфликту, в рамках которого предусматривается создание обстановки неопределённости, реализация мер экономического воздействия, захват инициативы и лишение противника возможностей манёвра силами и средствами, манипуляция населением в ходе так называемой когнитивной, информационно-психологической войны для воздействия на сознание людей. В этих целях используются как традиционные, так и асимметричные средства, и способы борьбы»[8]. СВО на Украине стала ярким примером этой стратегии в 2022 году. Складывалось устойчивое впечатление, что нередко пропагандистские акции становились для Киева главным основанием проведения военных операций.

В свою очередь, отдельные субъекты МО пытались противодействовать такому внешнему вмешательству в политической, дипломатической и правовой форме[9]. Но, как правило, неудачно. В конечном счёте, такие субъекты МО поддавались внешнему давлению. Примером может служить Сербия, которая пыталась маневрировать между Россией и Западом. Когда же этого не происходило, то на этого субъекта накладывались довольно жёсткие санкции, которым подвергались, в том числе, даже такие близкие США союзники, как Польша, Германия и Швейцария. Санкционная политика США стала именно тем инструментом, с помощью которого — финансово и экономически — США стали формировать «границы допустимого» не только в поведении других государств-оппонентов, но и своих союзников по коалиции. Так, например, в ноябре 2022 года страны Евросоюза выступили единым фронтом против политики США в области налогообложения. «Евросоюз, опасающийся за свою промышленность, решительно и «единым фронтом» выступил против инициированного президентом США Джо Байденом закона о снижении инфляции, сообщает телеканал CNBC. В Европе опасаются, что инициатива американской администрации нанесёт ущерб её компаниям и экономике. Принятый в США закон обсуждался в ноябре 27 министрами финансов Европейского союза»[10],- напомнил телеканал.

Близость к процессу проведения единой стратегии, контролируемой США, во многом определяла их отношение к другим членам западной военно-политической коалиции, которое не было одинаковым. Так, в сентябре 2021 года США, Великобритания и Австралия создали новый военно-морской союз, следствием которого стал, в частности, заказ на строительство для Австралии 8 ПЛА стоимостью в 66 млрд. долларов, который прежде предназначался для Франции. Произошло это настолько грубо по отношению к Франции, что та даже отозвали «для консультаций» своих послов из США и Австралии, что было сделано впервые за послевоенные десятилетия.

Очевидно, что формирование проамериканских «рамок» национальных стратегий противоречит основам равноправных отношений в мире так как лишает субъекты МО суверенитета в важнейшей области — формирования национальной стратегии. Так, на выборах президента Франции в марте-апреле 2022 года кандидат Мари Ле Пен попыталась выступить против права США определять национальную стратегию Франции в военной области. Она заявила о том, что (как и Де Голль, в 60-е годы прошлого века) выведет Францию из военной организации НАТО, т.е. вернёт её суверенитет. Это вызвало жестокую критику со стороны не только США, но и других государств-членов НАТО и ЕС.

Очевидно, что сочетание проамериканских «границ» для национальных стратегий и равноправных отношений между суверенными государствами в области безопасности для США невозможно. Такая политика делает изначально бессмысленной все усилия по сохранению стратегической стабильности. Действительно, если стратегия США направлена на взлом стратегической стабильности и уничтожение России (о чём многократно говорилось), — причём в этих целях изначально задаются «нормы» для национальных стратегий, — то бесполезно говорить о стратегической стабильности.

Более того, можно констатировать, что окончательный слом стратегической стабильности стал реальной целью политики западной коалиции после решений о расширении НАТО на восток, поэтому её сохранение (к чему призывают публично некоторые политики, исследователи и публицисты) политико-дипломатическим средствами стало в принципе невозможным. Осталась возможность теоретических обсуждений проблемы или подмены понятий, когда стратегическая стабильность (не использование военной силы) заменяется отказом от использования стратегического ЯО.

Именно это подтвердилось в 2022 году в ходе СВО на Украине. В то время откровенное стремление США развалить РФ и нанести её военное поражение с помощью Украины парадоксально совпадало с постоянными утверждениями о «неучастии США и НАТО» в военном конфликте, более того, с готовностью обсуждать проблемы стратегической стабильности. Более того, я уверен, что США ещё не раз попробуют вновь вернуть дискуссию с Россией к обсуждению стратегической стабильности и проблеме контроля над СНВ, а также мерам контроля над соглашением об ограничении СНВ.

Как и в период до ракетно-ядерного паритета начала 70-х годов прошлого века, стратегическое равновесие и стратегическая стабильность стали результатами военно-технического и экономико-технологического соперничества, а не двусторонних договорённостей и деклараций. Ровно то же самое происходило в 2022 году, когда США периодически заводилиречь о возможностях обсуждения с Россией проблематики СНВ и стратегической стабильности.

Это создавало иллюзию готовности США к переговорам и достижению неких соглашений. Также, впрочем, как иллюзию создавали периодически заявления США о «необходимости переговоров с Россией». Особенно странным это выглядело в периоды, когда параллельно решались вопросы об увеличении военной помощи Украине.

Тем более странно, когда некоторые учёные (причём не только на Западе, но и в России) пытаются возложить ответственность на подрыв стратегической стабильности на Россию или на некие абстрактные процессы «деградации режима контроля над ракетными технологиями (РКРТ)[11], Гаагского кодекса поведения по предотвращению распространения баллистических ракет[12] и Инициативы по безопасности и борьбе с распространением (ИБОР)», которые, по мнению этих авторов, «вынудили Вашингтон изменить сам язык официальных доктринальных документов»[13]. Поэтому возлагать ответственность за обострение отношений на Россию, как это явно или намёками делают некоторые российские политологи, — заведомая дезинформация, играющая на интересы США и их союзников (что, естественно, они всячески отрицают, но с удовольствием используют в своих «рейтинговых» работах).

В действительности ни эти необязывающие документы, ни политика России не были основаниями для резкого обострения ВПО. Это произошло в результате сознательной и целенаправленной политики США и возглавляемой ими коалиции по подрыву стратегической стабильности, которая объективно была препятствием для проведения активной военно-силовой политики Запада по отношению к новым нарождающимся центрам силы — исламской ЛЧЦ, китайской ЛЧЦ, индийской ЛЧЦ и возрождающейся российской ЛЧЦ. Стратегическая стабильность и военно-силовое принуждение в принципе не совместимы, а поэтому необходимо изменить политику и только потом начинать переговоры, т.е. поставить «лошадь впереди телеги», а не наоборот. У нас же многие политологи очень стремятся «поговорить» о стратегической стабильности, сделав её предметом круглых столов и конференций с западными странами даже сегодня, когда очное проведение подобных мероприятий затруднено.

Таким образом, принципиально новые внешние условия развития МО и ВПО в мире повлекли к изменению правил формирования национальных стратегий, прежде всего, в государствах-членах западной военно-политической коалиции, возглавляемой США, т.е. более 60-и государствах. Естественно, что эти изменения сопровождаются сменой правящих элит, «воспитанием» таких политиков (как Макрон, Шольц и пр.), которые с трудом воспринимают приоритет национальных интересов и ценностей, подчиняясь политике США. Именно это процесс проходил в 2022 году, когда страны Евросоюза и сама эта организация откровенно выполняли практически любые указания США даже в тех случаях, когда они явно вредили европейским странам и их экономикам. Их политика и стратегия стала частью политики Демократической партии США и даже части Республиканской партии.

Но не только. США пытаются навязать эти «нормы и правила» всем остальным странам, в том числе и принуждая их с помощью силовых инструментов политики. Иногда откровенно грубо, как, например, в ООН.

В этих целях был сформулирован тезис о неких «универсальных» международных нормах и правилах, принципах и тенденциях, которым-де должны соответствовать все остальные страны. В противном случае эти государства будут «наказаны». Фактически это означало, что внешняя политика этих государств стала зависимой частью внешней политики США, причём нередко даже откровенной и не скрываемой.

Эти попытки США вполне объективно потребовали в новом веке составить некие «дополнительные новые требования» к государственному и военному управлению стран, прежде всего стратегическому планированию с точки зрения необходимости повышения их соответствия американским нормам[14]. Для этого были использованы не только государственные институты США — Государственный департамент, ЦРУ, Минобороны и пр.,- но и многочисленные негосударственные международные и национальные институты США и всей западной коалиции — от университетов и исследовательских центров, СМИ и НКО до корпораций и финансовых организаций. Это отчётливо наблюдалось в период 2020–2022 годов, когда многочисленные МНКО и прочие институты, включая религиозные, спортивные, экологические и пр., включились в качестве силовых инструментов в реализацию стратегии США в отношении России.

С точки зрения России, это означает, что её Стратегия должна более оперативно и полнее учитывать происходящие в мире изменения, навязываемые США и их союзниками в самых разных областях. СНБ РФ должна реагировать на изменения этих угроз и «требований» негосударственных силовых инструментов политики США с точки зрения их неизбежного перерастания в открытые угрозы безопасности России.

Так, выдвижение Дж. Байденом «приоритетной нормы» — демократии, как коллективной нормы западной коалиции в декабре 2020 года, означало, что в 2021–2022 годах требования по соблюдению этой нормы (в понимании США) превратятся в силовой диктат, целью которого станет принуждение некоторых государств, в частности, России, к соблюдению этой «универсальной» нормы не только во внешней, но и во внутренней политике. Примечательно, что даже выборы в конгресс США в ноябре 2022 года Дж. Байден назвал, в конечном счёте, «победой демократии», подчеркнув в очередной раз монополию Демократической партии на политические приоритеты в этой области.

Существующие и даже обновляющиеся достаточно регулярно документы стратегического планирования Российской Федерации, прежде всего, Стратегия национальной безопасности, Военная доктрина, Концепция внешней политики и др. (но особенно её финансово-экономические документы стратегического планирования), не вполне оперативно и не всегда адекватно отражают быстрые изменения, происходящие в военно-политической обстановке, а их реализация на практике вообще сомнительна: их «интервал» — 6 лет — слишком велик, а горизонт планирования — слишком мал, что превращает их в достаточно искусственные нормативные документы, которые практически игнорируются не только законодательной, но исполнительной властью (хотя ритуальные ссылки и присутствуют) в процессе государственного управления[15]. Именно это наблюдалось в течение 2022 года, когда СВО «выпала» из стратегического планирования страны. Не было ни пересмотра Военной доктрины, ни оперативных документов стратегического планирования, ни практики военного строительства. Все изменения происходили в «рабочем порядке», как правило, в результате частных решений.

«Нормы» национальной стратегии, в конечном счёте, становятся нормами государственного управления, которые в России отличаются крайней неисполнительностью[16]. Естественно, что никто из граждански или военных управленцев не несёт прямой ответственности за их выполнение и конечные результаты: по закону преследуются в настоящее время коррупционеры, но отнюдь не те, кто не способен к эффективному управлению. Нормой стало невыполнение поручений президента, правительства, не говоря уже о нормах законов.

С точки зрения эффективности управления принципиальная задача заключается в повышении эффективности стратегического прогноза и планирования, низкое качество которых прямо сказывается на способности России обеспечить стратегическую стабильность. Прежде всего, это обстоятельство ведёт к тому, что снижается эффективность политики стратегического сдерживания России, что неизбежно отражается, например, на стратегической стабильности в мире и в самой России. Так, отсутствие долгосрочной внешнеполитической стратегии (не смотря на существующую Концепцию внешней политики и Стратегию национальной безопасности), не формирует долгосрочных внешнеполитических целей, например, в отношении союзников по ОДКБ и СНГ, чья политика нередко противоречит достигнутым соглашениям с Россией.

Не вполне ясно и с возможностью сохранения стратегической стабильности в условиях, когда США и их союзники сознательно и целенаправленно делают всё для её подрыва: очевидно, что здесь сталкиваются две прямо противоположные тенденции, между которыми невозможен политико-дипломатический компромисс. Добиваться такого компромисса, как предлагают некоторые наши учёные и политики, бессмысленно. Этот компромисс может быть достигнут только при условии принципиальных уступок в области безопасности со стороны России. Тем более такой компромисс невозможен (как и переговоры о нем) в условиях эскалации военного противоборства на Украине, которой занимаются в США.

При этом, принципиально важно понимать, что стратегическая стабильность, как уже говорилось, рассматривается в более широком контексте, а именно: стратегическая стабильность — это невозможность ни одной из сторон массированно применить не только военную силу, но и силу вообще для достижения политических целей без очень высоких степеней (неприемлемых) рисков для собственной безопасности и благополучия[17]. Именно в таком контексте, например, трактовал это понятие заместитель министра иностранных дел РФ С. Рябков на парламентских слушаниях в Государственной думе 11 июля 2019 года (хотя, надо признать, что не все участники были с ним согласны)[18]. Так, например, подрыв договора по ПРО или ДРСМ, как и нарушение других договорённостей, — прямой удар по стратегической стабильности, после которого говорить о её сохранении уже невозможно. Понятно, что эта тема будет актуальна и к ней будут возвращаться не раз[19], но это отнюдь не означает, что при политике Западе по подрыву стратегической стабильности, актуальность реанимации этого аспекта в отношениях с Запада приобретает практическое и реальное значение[20].

Стратегическая стабильность в обозримой перспективе, таким образом, становится, прежде всего, прямым следствием эффективной национальной политики стратегического сдерживания в самых разных областях — политико-дипломатических, информационных, военных, иных, — практическая реализация которой возможна только как система национальных и коллективных «взаимосвязанных политических, военных, военно-технических, дипломатических, экономических, информационных и иных мер»[21], разработанных и применяемых на национальной основе.

Иными словами, в конечном счёте эффективность стратегического сдерживания будет зависеть от эффективности социально-экономической, финансовой и культурно-образовательной политики России, а те, в свою очередь, — от эффективности избранной стратегии России и эффективности механизмов её реализации. И первое, и второе, и третье невозможно без национально ориентированной правящей элиты, стратегии и политической воли.

Автор: А.И. Подберезкин