Администрация Байдена «очень успешно» справилась с риском прямого конфликта с Россией, постепенно предоставляя Киеву более совершенные системы вооружений и боеприпасы большей дальности. Избегая преднамеренной эскалации»[1]

Келли Грико, научный сотрудник Центра Симпсонов (США)

В условиях неопределенности многих тенденций и процессов внешней среды…. политика ряда государств, утративших стратегическую ориентированность, приобретает реактивный характер[2]

Авторы работы по стратегическому планированию

Точная оценка и стратегический прогноз (СП) развития МО-ВПО[3] – первое и, наверное, самое важное условие для  подготовки эффективной будущей Стратегии национальной безопасности государства (СНБ) и, далее, –  более частных стратегий государств – социально-экономических, военных и пр., непосредственно вытекающих из СНБ. Именно с таких оценок и прогнозов начинается подготовка Системы исходных данных (СИД ВП) для будущей внешней и военной политики страны и ее стратегии.

Проблема, однако, в том, что до настоящего времени не существует ни методик, ни приемов достоверного стратегического прогнозирования. Существующие методики и практики не могут быть надежной теоретической основой. И политическая практика это регулярно подтверждает.  Поэтому в итоге всё возвращается к проверенной веками «теории» экспертных оценок. Но авторитетные учёные и политические практики стараются избегать подобных признаний по самым разным причинам. В том числе и сугубо личным,  когда сам факт их работы объясняется требованиями разработку научно обоснованных прогнозов.

Иногда, правда, удаётся некоторым авторам проследить некоторые тенденции в развитии МО и ВПО самого общего порядка, которые, скорее, представляют собой прогноз будущих направлений в тенденциях развития МО и ВПО. Это, конечно, немаловажно, но надо честно признать, что подобные прогнозы не становятся основой для внешнеполитического планирования. По самым разным, прежде всего, субъективным причинам. В частности, долгосрочный прогноз А.И. Подберезкина, сделанный в 2013 году на 10 лет (до 2025-2027 гг.), полностью подтвердился, но его основной вывод о том, что эскалация военно-силового противоборства Запада с Россией приведет к прямым военным действиям, по самым разным причинам,  не устраивала ни политиков (ориентированных на сотрудничество с Западом), ни ученых (по тем же причинам)[4].

Во многом это произошло потому, что к 20-м годам нового столетия отчетливо проявились новые политические реалии, когда прежняя аристотелевская логика («или – или») и дихотомия (война или мир) уже не работают, когда форма важнее содержания, а искусственная реальность, созданная СМИ, - важнее объективной реальности. Как заметила политолог Л. Сидорова, «Войны, как и мир, рассматриваются как условия среды для ведения бизнеса…»[5].

Это не побоялись открыто признать молодые ученые МГИМО и РСМД [6], которые, однако,  сослались опять же на западного политолога: «Крупнейший вклад в пересмотр отношения к международно-политическому прогнозированию внёс Филип Тетлок. С 1980-х гг. он начал проводить систематические опросы, в которых эксперты оценивали вероятность наступления конкретных событий. Спустя без малого два десятилетия в 2005 г. Тетлок опубликовал труд «Экспертное политическое суждение. Насколько оно хорошо? Как мы можем его оценить?», представлявший первую попытку научного изучения качества прогнозирования. Книга имела ошеломляющий эффект, продемонстрировав на обширном эмпирическом материале исчезающее малую разницу в точности прогнозов специалистов в предметной области и высоко эрудированных дилетантов. Более того, качество оценок обеих категорий незначительно отличалось от результатов случайного выбора. По уничижительному замечанию Тетлока, в области прогнозирования в среднем эксперты немногим отличаются от «шимпанзе, метающих дротики в дартсе (dart-throwing chimps)».

Тетлок подчёркивал – вывод о низкой точности относился к «средней температуре по больнице». При этом между экспертами прослеживался большой разброс в результатах. Некоторые давали несравненно лучшие прогнозы, чем остальные. В целом же, надо признать,  российская политология всегда избегала какой-то конкретики, отделываясь максимально общими рассуждениями. Именно поэтому подготовленные прогнозы (например, ИМЭМО) старались забыть сразу же после презентаций.

Встала известная необходимость определения характеристик, объясняющих эту разницу в прогнозах. В ходе дальнейших исследований Тетлок выявил ряд свойств, присущих «суперпрогнозистам», в числе которых проявились определенные характеристики - открытость мышления, терпимость к когнитивному диссонансу, самокритичность, гранулирование оценок, математический склад ума. Тот метод, когда от дедукции происходил плавный переход к индукции, корректировке и многократной проверке логического построения сценариев, о котором писалось выше.

Работы Тетлока, в том числе,  подтвердили, что фиксация проверяемых предположений о будущем, а главное, рефлексия ошибок приводят к повышению точности оценок. Даже если исключить изъяны в прогнозах невозможно, их масштабы можно уменьшить, но для этого нужна готовность признать ранее допущенные просчёты. Неудивительно, что результаты исследований привлекли интерес некоторых государственных ведомств. В частности, проекты Тетлока получили поддержку Агентства перспективных разработок разведывательного сообщества США (IARPA).

В российской политологии такие прогнозы изначально были ориентированы на методики и приемы макроэкономики и глобальные тенденции, что неизбежно вело к периодическим провалам и отказам в разработанных СП, о которых старались побыстрее забыть, заменив их новыми проектами, прогнозами, концепциями и планами. Главный метод, который существовал в стратегическом планировании, заключался в том, чтобы не закончив и не отчитавшись, как можно быстрее заменить один неудачный план (программу, концепцию) другим, всячески избегая конкретных выводов, не называя ни в коем случае виновных в провале.

Между тем потребность в прогнозе, как минимум, на 5-7 лет к середине 2025 года стала очень острой в связи в эскалацией СВО и развертыванием на Западе долгосрочных программ вооружений. Эта потребность стала объективной основой для разработки стратегии и долгосрочной политики России. Прежде всего, с точки зрения её целеполагания и оценки национальных интересов, а также стратегических целей развития. Не случайно, что с начала 20-х годов и до середины 2025 года прошла целая серия политических и научных мероприятий, посвященных этой цели, например, «Образу России и мира будущего», но в конечном итоге – долгосрочной национальной стратегии России.

Отказавшись в своё время от коммунистической идеологии, и не желая создавать новую, в правящей элите России пришли к выводу о том, что традиционные ценности и интересы могут вполне заменить любую идеологию, а национальные интересы – лечь в основу политики и стратегии государства. Между тем, и первого, и второго мало для национальной стратегии, которая является естественным продолжением идеологии, а та (т.е. идеология), является, в свою очередь, - системой взглядов (политических, экономических, идеологических). Эти взгляды вполне субъективны, но вытекают естественным образом из объективных интересов и ценностей, отражая уже конкретные интересы тех или иных социальных групп и слоёв.

Иначе говоря, идеология, как система взглядов, отражает субъективную трактовку объективных реалий, прежде всего национальных интересов и ценностей. Стратегия государства, т.е. институтов власти государства, может быть только отражением субъективной стратегии правящей в настоящее время правящей элиты, у которой есть свои интересы, понимаемые как «национальные и государственные».

Для России 20-х годов нового века возник определенный когнитивный диссонанс в понимании интересов – национальных, групповых и личных – не только в ходе СВО, но и в направлении развития страны и долгосрочного противоборства. Часть правящей элиты определенно ориентируется на западническую либерально-радикальную идеологию в трактовке национальных интересов и ценностей (всячески отрицая любую идеологию, как и в 90-е годы). Другая часть правящей элиты ориентируется на более широкую, общенациональную,  трактовку национальных интересов и ценностей, субъективно воспринимая ее как интересы большей части общества, а не только часть правящей либеральной элиты.

Очевиден конфликт формирующихся идеологий и их субъективного восприятия разными частями правящей элиты и правящего класса. Но этот же идеологический конфликт проявляется и по всем практическим и конкретным вопросам, в особенности связанных с получением контроля над властью и денежными потоками, вытекающими из выбора стратегии государства, т.е. выбора конкретных средств (в том числе силовых) и способов борьбы. Борьба за власть – контроль над людьми и финансовыми потоками, которые в период войны и СВО достигают огромных масштабов. Выбор той или иной системы и вида оружия, военной техники, строительства и организации – часть этого процесса. Иначе говоря, спор идеологий ведет к спору вокруг стратегии государства.

То же самое в полное мере относится и к борьбе за выбор тех или иных средств борьбы в стратегии. И не только военно-силовых, но и экономических, и финансовых, но, прежде всего, политических. В конечном счете за то, кто политически будет управлять стратегией, какая часть правящей элиты и какая идеология. Исторический пример с греческим военачальником Ксенофонтом очень показателен потому, что по большому счету в человеческом обществе за 2,5 тысячи лет мало что изменилось. Оказавшись в окружении, малочисленная (10 тыс. человек) армия греков могла выбрать две стратегии – капитуляцию и попытки прорыва через 2 тысячи километров по вражеской территории. Сначала часть греческого руководства армии попыталась договориться с персами, но им быстро отрубили голову. Тогда Ксенофонт предложил стратегию прорыва и пригрозил, что если кто-то предаст и пойдет на переговоры, то будет казнен.

Перед российской правящей элитой стоит тот же выбор стратегий и правящих элитных групп. И это отнюдь не преувеличение: выбор стратегий потребует окончательной победы одной из групп правящей элиты.

Автор: А.И. Подберезкин