В прикладной теории в абсолют были возведены вооруженные средства ведения военной борьбы[1]

И. Даниленко, профессор

Политические и военные стратегии государств зависят от огромного числа факторов, причём эти факторы в разное время играют разную роль и имеют разное значение. В новом веке практически все эти факторы, как и их влияние на МО-ВПО,  прошли через революционные изменения, более того, системные и онтологические «прорывы», которые заставляют по-новому посмотреть на стратегии государств[2].

Основные группы этих факторов (как уже подробно рассматривалось выше) можно сгруппировать следующим образом:

- Политические и иные национальные и государственные интересы и ценности.

- Состояние и прогноз развития МО-ВПО.

- Имеющиеся ресурсы и возможности (субъекта и его коалиции).

- Имеющиеся в наличии средства и способы использования для достижения тех или иных целей.

- Субъективные представления правящего класса и элиты о состоянии и значении вышеперечисленных групп факторов. Это последнее обстоятельство имеет исключительно важное значение потому, что все оценки и прогнозы в политическом планировании так или иначе могут существенно (иногда радикально) отличаться в представлениях правящей элиты. Так, вплоть до второго десятилетия нового века в правящей элите России исходили из «наивно-романтической» оценки исключительного благоприятного для страны состояния МО и ВПО[3], хотя этого не было никогда и, тем более, после развала ОВД и СССР[4].

Даже объективные факторы, которые могут оцениваться в том числе и количественно, имеют разное значение. В разное время и в разных странах влияние тех или иных факторов, формирующих МО-ВПО, бывает разное. Так, например, для кандидата в президенты США Д.Трампа внешнеполитические факторы (состояние МО и ВПО в мире) до выборов президента страны в 2024 году играло  второстепенное значение по сравнению с группой внутриполитических факторов. Война на Украине, например, рассматривалась Д. Трампом, прежде всего, с точки зрения персональной критики Дж. Байдена, а реальная внешняя и военная политика республиканцев на Украине могла быть даже жестче чем у демократов.

Нередко именно объективное состояние МО-ВПО имеет принципиальное значение для внешнеполитической и военной стратегии государств, как правило, в период войн или конфликтов. В те же месяцы 2024 года, когда в США шли выборы,  для В. Зеленского развитие МО и отношений Украины с США и странами западной коалиции имело принципиальное значение потому, что без прямой финансовой и военно-технической помощи его политика и, тем более, стратегия (которая в большинстве прямо зависела от США и Англии) была бы нереальной.

Кроме того, политическая и военная стратегия того или иного государства в мире далеко не всегда является очевидной и прозрачной, предсказуемой (что справедливо считается почти обязательным для ответственной внешней политики) и последовательной[5]. Нормативные документа нередко только формально фиксируют основные положения политических, национальных и военных стратегий, оставляя широкое поле как для их трактовки, так и манёвра в их применении[6]. Это объясняет достаточно широкое и многочисленное толкование самих понятий «политическая» и «военная стратегия», отмечавшееся достаточно часто длительное время. Эти толкования в новом веке также претерпели коренные изменения потому, что появились абсолютно новые политические и военные реалии.

«Онтологический прорыв», который произошел в военно-политической области в последние десятилетия в мире в силу ускорения процесса формирования нового миропорядка и активизации силовой политики, ещё больше осложнил эту ситуацию, развитие которой намного опережает темпы теоретического осмысления большинства явлений. Исключительно трудными оказались в этой связи исследования и практика в области политической и военной стратегии, в том числе и потому, что в эту область хлынул поток не готовых к системному пониманию происходящего исследователей, аналитиков, блогеров и журналистов, которые научились быстро работать с оперативной информацией, не вникая зачастую в суть происходящего.

Ситуация осложнилась и тем, что вполне традиционно подлинные цели стратегии государств маскируются за политическими декларациями и даже безответственными заявлениями, но то, что стало очень характерно для политики в области безопасности некоторых государств в последние 20 лет, это сознательная массовая дезинформация, в том числе и на официальных правительственных и дипломатических уровнях. Инспирирование шпионских скандалов, подрыв малазийского пассажирского «Боинга» в 2014 году, наконец, целая серия массовых военных провокаций и террористических акций ВСУ стали нормой в политике и работе СМИ. Яркие примеры дают многочисленные заявления президента Франции Макрона, которые несколько раз противоречат друг другу иногда в течение одного дня.

Не реже подобные безответственные заявления звучат и в США. Так, заявление Дж. Байдена о В.В. Путине, как «убийце», не было случайной оговоркой. До этого даже в официальных заявлениях Россию не раз обвиняли в «спонсорстве терроризма», «агрессии», «оккупации» и пр. Причем,  подобные заявления в последние годы стали самой обычной нормой не только для американских, но и целого ряда западноевропейских и восточноевропейских политиков[7].  Естественно, что адекватный анализ развития ВПО в условиях сознательного постоянного искажения реальности становится очень трудным. Одновременно присутствует массовая дезинформация, фейки и недостаток информации, наплыв в области военной политики «диванных стратегов» и не профессионалов.

Всё это круто замещено на групповых и личных интересах, коррупции и действиях, прямо противоречащих национальным интересам субъектов МО, что затрудняет поиск реальных мотивов и анализ политического курса, ориентацию в приоритетах политики. Часто личные или групповые интересы предопределяют государственные и национальные, а интересы глобальных игроков и корпораций становятся выше интересов государства. Всё это радикально влияет на формирование правящих элит, которые в последние десятилетия становились:

- менее профессиональными (даже в тех странах, как Германии и Франция, и Великобритании, где политическая культура была традиционно высока);

- менее нравственными, когда нормы нравственности сознательно разрушались;

- менее ответственными, менее суверенными, управляемыми извне;

- более авантюристичными и недальновидными.

Безответственность политической риторики особенно характерна для тех стран, где политики пришли к власти случайно (как на Украине), не имея знаний, опыта и необходимых знаний и изначально не неся ответственности. Именно поэтому реальное изменение в стратегиях государств и оценки состояния МО и ВПО в мире нередко просто трудно оценить, отделив его от полуграмотной политической риторики, «новостей СМИ» и идеологических нападок.

Вместе с тем, существует вполне реальный водораздел между публично декларируемыми политическими оценками и стратегиями и реальными политическими и военными стратегиями, которые в целом ряде случаев реализуются вполне последовательно и строго на долгосрочной основе. Важно не путать риторику и реальность и видеть ясно такой водораздел. Этот водораздел чаще всего определяется в официальных политических и иных нормативных документах (например, уставах США), подготовленных соответствующими службами, где происходит, как правило, тщательное взвешивание тех или иных значений и определений, но, главное, как всегда, в реальных действиях политиков и военных. «Туман войны», о котором говорил К. фон Клаузевиц в своё время, как правило, в таких документах уступал место профессиональному, традиционному  и логическому анализу.

Во многом этому помогает анализ политических нормативных документов, например, в Стратегиях национальной безопасности (СНБ) ряда государств или их аналогах, что хорошо видно на примере принятой СНБ РФ 2 июля 2021 года[8]. Другое дело,  что эти наиболее общие и долгосрочные стратегические документы относятся к самым общим вопросам, требующим конкретного прикладного осмысления и наполнения анализом, основанном на индукции огромного объема информации. Очевидно, что в СНБ РФ 2021 года не могло найти отражение реальность СВО 2022-2024 года, но стратегическое планирование (СП) в данном случае оказалось на высоте для тех, кто вникал в суть этого документа, в частности, совмещения задач обеспечения национальной безопасности и развития, приоритета развития НЧК и суверенитета и т.д.

Вполне качественны и преемственны нормативные документы США, а их логика и прогноз, к сожалению, не всегда оценивается. Так, в декларативных политических документах США, как при Д. Трампе, так и при Дж. Байдене жесткий прагматизм и последовательность, лежащий в основе американской политической стратегии, предполагает одновременное сосуществование противоречивых и даже прямо противоположных шагов. Так, например, 14 и 15 апреля 2021 года США (т.е. задолго до начала СВО) объявили о новых санкциях[9] в специальном выступлении президента о «готовности сотрудничать с Россией,[10] из которых с самого начала была понятна главная цель – военно-силовое противоборство с Россией на долгосрочную перспективу: «Мы представляем две великие державы, которые несут большую ответственность за глобальную стабильность…. При этом, также, Байден напомнил, что накануне ввел санкции против России и мог пойти дальше в этом, однако «выбрал другой образ действий» и предпочел отпор, «пропорциональный нанесенному ущербу». По его словам, США хотят стабильных, предсказуемых отношений с Россией. В случае, если Россия «продолжит вмешиваться» в дела Вашингтона, американский лидер пообещал предпринять новые ответные шаги. Таким образом, одновременно президент США заявил о готовности сотрудничать с Россией в нескольких областях и о готовности введение новых санкций против строительства газопровода «Северный поток-2», а также усиления силового противоборства.

Это конкретный пример внешней противоречивости политической стратегии США в отношении России, который (вроде бы) ломает традиционные представления о последовательной и предсказуемой политике и стратегии государств в мире[11].  Но в этом же заключается и особенность современной политической стратегии США, которая предполагает одновременное и параллельное движение на «разных курсах», вроде бы разным задачам, которое должно привести к одному главному политическому результату:  силовому принуждению к отказу в конечном счете России от суверенитета во внешней политике и проявлению готовности принять навязываемые извне меры во внутренней политике и экономике страны.

Этот пример в очередной раз продемонстрировал удивительную гибкость того, что принято понимать под понятием «стратегия» и её отношение в большей степени не столько к логике и науке, сколько к области политического искусства, при том понимании, что и наука, и история являются базовой основой такого искусства как политика и стратегия[12].   Но только основой, которая позволяет быстрее понять и лучше приспособиться к реальности. Это имеет прямое отношение к радикальным онтологическим изменениям в военно-политической области: «онтологические прорывы» невозможно осознать и понять, не имея хорошей базовой подготовки. К сожалению, разрушение и уничтожение национальных научных школ в СССР и России в последние 3 десятилетия привели к резкому снижению уровня академической подготовки политиков и военных.

Взаимосвязь и соотношение понятий «стратегия» и «политика» в данной работе имеет ключевое значение. Важно поэтому уточнить как сами понятия, так и отношения между ними, используемые в интересах настоящей работы.

В частности, Стратегия (государства, нации, правительства) – в данном случае рассматривается как теоретическая и практическая область политического и военного искусства[13], и науки, прежде всего, точного целеполагания, плана (нередко самого общего) эффективного распределения ресурсов и наиболее эффективного плана использования всех имеющихся инструментов – средств и способов – национальной и государственной мощи для достижения политических и иных целей[14].

При этом, как правило, самого точного и конкретного плана использования военной силы у государства, скорее всего,  нет и, вероятно, не может быть потому, что начало любых военных действий означает немедленное внесение самых существенных корректив. В этом смысле «план СВО» в 2022 году, который, наверное, существовал, очевидно, не сработал, но он и не мог сработать в принципе. Этот «план А» наверняка готовился наспех и во многом случайными людьми, хотя любой такого рода план – самое сложное испытание на интеллект и организационные возможности тех государственных институтов, которые систематически уничтожались и «перереформировались» с конца 80-х годов.

Слишком много изначально было неучтенных субъективных факторов, формирующих МО-ВПО, которых и невозможно было, наверное, полностью учесть. Не было серьезной и межведомственной подготовки, учитывающей, как минимум, важнейшие нюансы. Тех сил и времени, которые были у руководства страны до февраля 2022 года, очевидно, было недостаточно.

Но и запасного, самого общего стратегического «плана Б» на случай неудачи (который должен быть всегда), тоже не было, что привело к разрозненным и не согласованным действиям. По сути дела, стратегия СВО формировалась наспех, «на коленке», не теми людьми, причём не только в области оперативного искусства и тактики, но и в тех областях (например, ОПК и военного управления резервами), где она должна была бы формироваться гораздо лучше и, главное, заранее. Так, например, очевидно, что ОПК не сделал главное (не его это была вина) – не обеспечил промышленного производства в достат043Eном количестве ВВСТ. «Выставки» и «парады», похоже, были более приоритетными.

Применительно к целям работы, считается, что стратегия – это максимально эффективное использование средств, прежде всего, институтов развития государства и общества (ИР НЧК) для реализации некого долгосрочного плана, в данном случае, национального долгосрочного плана опережающего развития и крепления безопасности[15].

Проблема, однако, в том, что не только сами эти институты государства и общества были ослаблены и даже разрушены в предыдущие десятилетия, когда страна ориентировалась на западные нормы глобализации. В этом смысле СВО стало мощным катализатором восстановления институтов государства и общества, причём общества – наиболее эффективно (по некоторым оценкам, в 2022–2024 годы до 70% текущих потребностей ВС РФ в ходе СВО было обеспечено за счет институтов гражданского общества, а не МО и других ведомств).

Проблема в том, что нужный уровень государственного управления, стратегического планирования, на который стали только выходить к 2024 году после длительного отказа от роли государства в области безопасности в период «реформ», не был достигнут, а сами ошибки исправлялись крайне медленно.

В этом смысле стратегия России – политическая и военная – к 2022 году была заведомо не эффективная. Другими словами, эффективная стратегия отвечает на вопрос «как?», «каким образом?» наиболее эффективно – быстро и с наименьшими затратами – добиться целей, сформулированных политиками. Ошибки и удачи в этой области стоят неимоверно дорого. Так,  например, разделение в 1983 году Министерством обороны США внутренней системы взаимосвязи компьютеров на военную (MILNET) и гражданскую, известную сегодня как INTERNET, дало мощный толчок не только развитию военных информационных систем (военной силы), но и формированию в будущем средств политического (не военно-силового влияния), т.е. создало новые силовые инструменты американской политики – СМИ, социальные сети, базы данных и т.д.[16] Это означало, что с точки зрения стратегии США их информационно-политические возможности стремительно стали превращаться в мощное оружие, чье влияние ощутилось уже через полтора десятилетия на всем процессе формирования МО и ВПО[17].

Военная стратегия – прежде всего, область военного искусства (хотя и с очень сильным влиянием смежных областей политики, дипломатии, психологии и пр.), а политическая, соответственно, – политического, хотя и в политической области сильно влияние экономических, финансовых, военных, дипломатических и иных областей отношений между субъектами МО и ВПО.

Таким образом, политическая и военная стратегия – искусство добиваться поставленных целей в самых разных областях с минимальными издержками и максимальной эффективностью, которое не дается автоматически тем, кто принимает решения, и совсем не означает, что превосходство, например, в ресурсах гарантирует позитивный результат. Некоторые страны, например, Куба и КНДР, противостоят долгие годы враждебной стратегии США, не смотря на многократное превосходство последних в ресурсах. Эффективная политическая и военная стратегия – важнейший элемент совокупной мощи государства, который позволяет нередко компенсировать недостаток государственной мощи, сил и средств. Идеальные примеры Ф.Ф. Ушаков и А.В. Суворов – полководцы, которые участвовали примерно в 100 сражениях и (всегда в меньшинстве) все их выиграли.

Можно представить мощь и силу внешнего влияния государства в виде простой формулы:

мощь (влияние) государства

=

(ресурсы+активы+военная мощь)

                              х

(стратегия х полит. воля)

Из этой примитивной формулы, приписываемой заместителю директора ЦРУ США в 70-х годах генералу А.Кларку, следует, что если нет эффективной стратегии (или она равна 0), то и весь второй множитель будет равен нулю, и, соответственно, первый множитель, умноженный на ноль, также даст в результате 0, не зависимо от количества и качества ресурсов государства.

Это случалось, кстати, в истории не раз. Последний раз в СССР и России – в период управления СССР М.С. Горбачёвым и Россией Б.Н. Ельциным, когда ни у первого, ни у второго не было никакой внятной стратегии, кроме «разрушить всё», не было. Не было, кстати, и осознанной политики. Напомню, что  политика, [18] – это  наука и искусство управлять государством, другими акторами и в целом большими массами людей ради достижения некой цели (например, завоевания и удержания власти). Применительно к целям настоящей работы, политика это, прежде всего, искусство управлять институтами развития национального человеческого капитала (НЧК) – государственными и негосударственными, международными и национальными. То есть она должна иметь, как минимум, стратегию.

В нашем случае мировая политика также – сфера деятельности, связанная с отношениями[19] между субъектами и другими акторами МО и ВПО, а также социальными группами внутри России. В политике сконцентрированы основные интересы и потребности классов, социальных групп и наций, а содержание, цели и средства политики определяются конкретными историческими условиями и субъективными особенностями. Политические цели могут реализовываться мирными или насильственными – силовыми – военными и не военными средствами и методами[20].

Сказанное означает, что, с точки зрения политики, применительно к развитию того или иного сценария ВПО или Стратегии национальной безопасности России, мы можем рассматривать отношения между субъектами и акторами, как политические и военно-политические отношения, а с точки зрения стратегии, политической и военной – как стратегии отдельных суверенных (частично или полусуверенных, что существует в большинстве своем в современном мире на практике) субъектов и акторов. Причём стратегий, находящихся под исключительно сильным субъективным влиянием узкой группы политиков и военных, а иногда и одного лидера. Как правило, такие стратегии существуют в самых разных областях и на самых разных уровнях – от личного до глобального. Так, в США, например, есть политика, которая тем не менее называется «Стратегией национальной безопасности»[21], а есть, непосредственно вытекающая из неё «Военная стратегия[22]». Иногда её называют политической стратегией[23], что, на мой взгляд, вполне оправданно, если речь идет о принципиальных положениях политики государства.

И первое, и второе понятие являются политикой относительно других субъектов ВПО и стратегиями относительно собственных действий, но в разных масштабах и охватывая разные области. Политика нации, государства, а тем более коалиции государств, – понятие, которое существенно шире и связано с формированием не только внешних условий развития субъекта (МО и ВПО), но и внутриполитических реалий и возможностей. Так, например, в последние годы на базе членства в НАТО стала формироваться открытая антироссийская военно-политическая коалиция, в которую входят в том числе нейтральные государства. В частности, 17 февраля 2021 года в ходе пресс-конференции по итогам первого дня заседания Североатлантического совета на уровне министров обороны генеральный секретарь НАТО Йенс Столтенберг заявил, что военный альянс должен стать площадкой политического диалога всех «единомышленников НАТО» по противодействию России и Китаю.

В целом политика и стратегия государств соотносятся как общее и частное, существующее во многом в субъективных представлениях правящей элиты и общества, которое условно можно изобразить на рисунке следующим образом[24]

Область стратегии обозначена на рисунке заштрихованной окружностью, включающей в себя весь набор средств (ВВСТ и пр.) и способов (полити. и военное искусство): область субъективного восприятия правящей элитой политических целей и задач, способов и средств их достижения и национальных ресурсов (план и алгоритм реализации).

На рисунке, в частности, отчетливо видно, что центральная роль в формировании современной политики и частично стратегии принадлежит группе факторов «А» (Национальные интересы и ценности), которые влияют прямо на формирование таких групп факторов, как МО-ВПО-СО и национальные ресурсы и, опосредовано, через представления правящей элиты (группу факторов «Д»), на политические цели («Руководящую идею») и национальные ресурсы.

Собственно национальная (государственная) стратегия формируется в области, которая обозначена на рисунке «В»-«Г» под влиянием субъективных во многом представлений о целях, средствах и способах их достижения, а также национальных ресурсах (группа факторов «Д»), основанных на базовом (политическом) национальном интересе и ценностях (группа факторов «А»). Иногда это справедливо относят к области внутриполитических противоречий между разными частями правящей элиты страны.

На практике, например, это выглядит следующим образом:  в период политики горбачёвского «нового мышления» (1986–1991 гг.), имеющего очевидно хаотичный, бессистемный характер, в основе которого лежали субъективные нереалистические представления о состоянии и будущем МО-ВПО,  была реализована некая абстрактная стратегия «нового мышления», в основе которой лежала наивная уверенность в готовности Запада к равноправному сотрудничеству с СССР и странами ОВД,  учету их интересов, и его отказ от использования военной и иной силы во внешней политике.

В действительности получилось иначе. Как позже напишет (в прошлом один из активных исполнителей этой идеи в специально созданной для этого в МИДе структуре) доцент В.М. Кулагин, «После окончания холодной войны в сфере международной безопасности начинает формироваться новый феномен – крупномасштабные вооруженные вмешательства коалиций государств, имеющих целью принуждение государств – объектов такого вмешательства к изменению своей внешней или внутренней политики»[25].  Другими словами, после окончания холодной войны исключительно благодаря политике и стратегии СССР,  Запад не отказался от активного использования военной силы, а, напротив, дал своей политике новый, более мощный импульс, который сдерживался прежде политикой силового противоборства СССР.

В современной политической, экспертной и научной областях существует немало работ (в особенности за рубежом), когда авторы описывают самые разные методики и делают широкие обобщения относительно стратегии, в том числе и военной. Нередко эти заключения пытаются формализовать и сделать некие «универсальные» модели, которые оказываются, как правило, несостоятельными и практически неприменимыми. Так, например, в работе группы либеральных международников, сделанной по заказу фонда Сороса, предлагаются три модели мироустройства, в которых, по мнению авторов, отражены представления о современной МО: во-первых, на основе процессов глобализации и западных систем ценностей; во-вторых, цивилизационных противоречий, который, по мнению этих либеральных авторов, «вряд ли можно рассматривать как основную черту устоявшегося миропорядка» (всего лишь через 15–20 лет после этого труда конфликт между ЛЧЦ достиг порога военных действий[26]); в-третьих, «фрагмеративность» – совмещение фрагментации и интеграции – переплетение этих направлений, в результате чего возникли разные модели однополярного (во главе с США) или «многополярного» (с ведущими центрами силы) мира[27].

Не трудно увидеть, что почти 20 лет, которые прошли с описания этих моделей, показали, что они имеют практически нулевую ценность для анализа МО и ВПО. Примерно такую же, как и все разговоры и оценки о «многополярности», которые в лучшем случае можно отнести к политико-философским оценкам структуры МО-ВПО. Во втором десятилетии, когда очевидно видна ускоренная силовая трансформация цивилизационного конфликта в военно-силовой (который, повторим, либеральными авторами рассматривался «вряд ли как основная черта устоявшегося миропорядка»), подобные оценки и прогнозы – сознательно или нет – только дезориентируют правящую элиту России в оценке и прогнозе развития основного сценария МО и ВПО.

В реальности имеет значение то, что произошло в КНР, где Пленум ЦК  КПК принял в июле 2024 года решение о фактическом противоборстве с США. Наш лучший китаист Николай Вавилов отметил в своём ТГ-канале заметил главное: В Пекине принято стратегическое решение о подготовке к масштабному разрыву экономических связей с США. Разрыв цепочек поставок и купирование рисков кризиса экономики при сокращающемся внутреннем рынке – основные темы 3-го пленума. Ничего нового,  по сути,  не будет, но лозунг Си Цзиньпина "Развитие с опорой на собственные силы" превратится в оформленную стратегию экономического развития Китая на ближайшие 10 лет. Важнейший элемент этой стратегии – ставка на Россию, незападный мир. Вавилов снова всё описал абсолютно чётко, отметив готовность Пекина "к рискам отвязки от западных рынков": Для России это означает выход на новый уровень сотрудничества с Китаем[28].

Для прикладных, политических задач стратегии и политики, как оказывается важна не только теоретическая основа оценки, но и исторический и практический опыт развития ВПО в мире. В этом случае я чаще согласен с нашим отечественным гением в области военной теории А. Свечиным, который писал, что «Нет, наверное, большего числа специалистов, чем в области стратегии, однако, абсолютное большинство из них считает, что, как говорил в этом случае Наполеон, «нет такой грамматики, по которой можно было бы научиться писать «Илиаду» не хуже Гомера, и отсылающий читателя, желающего охватить военное искусство, к великой книге истории»[29].

Тем не менее, в последние десятилетия «научная» и историческая часть изучения взаимосвязи и особенностей современной политики и стратегии существенно окрепла в том числе и потому, что появились новые возможности количественного анализа и сбора больших баз данных, а также разработке новых методик, однако, на мой взгляд, и сегодня методические и теоретические рекомендации могут рассматриваться только в самых общих границах анализа ВПО и СО, например, в ходе военных конфликтов, уступая по своему реальному значению историческим знаниям и практическому опыту. Иногда, надо признать, В.В Путину удается совместить эти методы. Так, на заседании расширенной коллегии Минобороны 19 декабря 2023 года он в заключении после своего часового доклада впервые специально вернулся к историческим аналогам и теории в отношениях России и стран НАТО[30].

Надо понимать, что онтология военно-политической проблематики, в частности, государственных стратегий и их применения, потребует пересмотра практически всех основных положений, определений и категорий, но, во-первых, это неизбежно и лучше начать этот процесс раньше, а, во-вторых, у нас есть для этого фундаментальная основа – русская политическая и военная школа, работы крупнейших наших мыслителей, которые необходимо вернуть в научный и учебный оборот.

Автор: А.И. Подберезкин