Стратегия, как известно, предполагает обязательное стратегическое прогнозирование и планирование, как минимум, в самых общих чертах. Только в этом случае мы можем рассчитывать не только на политическую преемственность, но и главное – получение конечного политического результата, достижение политической цели. Очень точно этот процесс описал А.Е. Мартынов, сравнивая стратегию войн императриц Елизаветы и Екатерины в Европе. Напомним, что первая, в которой отсутствовала конечная политическая цель, была непоследовательна и стоила России 300 000 жизней солдат и 30 млн. рублей, без видимого результата (кроме опыта и славы русской армии), а вторая – преследовала цель присоединение Польши от северного побережья Чёрного моря, – завершила процесс выхода России на естественные географические рубежи[1].

Стратегический прогноз развития ВПО, в свою очередь, рассматривается, как уже говорилось выше, прежде всего, как прогноз развития некоторых наиболее вероятных сценариев. Выбирая из таких теоретически возможных многих сценариев развития ВПО один-два наиболее вероятный сценарий (по сути единственно практически нужный для стратегического прогноза), необходимо соблюдать важнейшее классическое правило: не придавать самостоятельного значения военной силе. Нередко военно-технические и военно-стратегические соображения и оценки начинают диктовать свою «политическую волю», что признавали даже сами военачальники (особенно в Германии). Это приводило иногда к крупным политическим и военным ошибкам в стратегическом планировании. Военная сила не является целью политики сама по себе, но лишь её средством, – которое, применительно к выбору сценария развития ВПО, означает, что такой сценарий во многом предопределён предварительно наиболее вероятным сценарием развития МО, хотя его влияние на развитие международной обстановки и может быть порой очень сильным[2].

Именно этот, наиболее вероятный сценарий развития МО, в одном из своих конкретных вариантов будет во многом предопределять будущую стратегию России и, соответственно, внешние условия для национального стратегического планирования. Проще говоря, нам нужен максимально конкретный итог в виде знания о наиболее вероятном сценарии развития МО и, как следствие, ВПО[3], который (следует повторить) зависит принципиально[4]:

– от наиболее вероятного сценария развития человеческой цивилизации и отношений между ЛЧЦ, коалициями и ведущими державами, формирующими МО, выбранного из некоторого числа возможных сценариев, задающего принципиальное направление;

– от влияния развития стратегической обстановки и других конкретных, в том числе субъективных факторов, формирующих конкретную обстановку в мире, регионе и стране, оказывающих влияние на формирование общего сценария ВПО. Эти влияния могут быть как решающими, так и существенными, в том числе зависящими от того, в каком направлении развивается та или иная стратегическая обстановка в мире или регионе. Так, например, возможный пуск ядерных КР МБ советской атомной подводной лодкой, попавшей в аварию 1962 году в Саргассовом море в ответ на планировавшийся десант американцев, безусловно, привёл бы к гибели десятков американских городов и последующей ядерной войне. В этом случае (как и в некоторых других) изменения СО в Атлантике резко повлияло на изменение ВПО и МО. Однако, с другой стороны, важно напомнить, что сам по себе инцидент мог быть возможен только в условиях крайнего обострения и развития военно-силового варианта МО в мире, который привёл к Кубинскому военно-политическому кризису, т. е. острой военно-силовой фазе развития сценария ВПО. Такой десант и пуск КР МБ были бы вообще невозможны, если бы состояние МО и ВПО было бы другое, т. е. отношения развивались бы не по военно-силовому сценарию, допустим, если бы аварию подводная лодка СССР потерпела в том же месте, но в 1942–1945 годах, когда СССР и США были союзниками[5].

Это общее рассуждение имеет практическое значение сегодня, когда ВС РФ и США находятся в непосредственном соприкосновении во многих районах мира, а в боевом – как минимум в Сирии и Восточном Средиземноморье. В этих регионах развитие силового сценария МО осложнено обострением военно-силового противоборства и развитием, по сути, военного сценария ВПО, которое при определённых обстоятельствах может привести к конфликту на этом ТВД[6].

Иными словами, задача стратегического планирования осложняется тем, что необходимо спрогнозировать не только будущий глобальный сценарий (и его варианты) развития ВПО, но и региональные сценарии, которые будут формировать условия возможного противоборства на отдельных ТВД и стратегических направлениях. В современных условиях ТВД – вполне определённая часть театра войны, на которой происходят или могут происходить военные действия или даже просто потенциального военного противоборства. Это означает, что сценарий развития ВПО уже во многом предопределён не только сценарием развития МО, но и состоянием военно-силового противоборства в регионе[7].

В данном случае, если говорить, например, о Восточном Средиземноморье, то мы уже имеем вполне определённый сценарий развития МО и ВПО (конкретных участников, предысторию и пр.), а также совершенно конкретные силы и средства, которые могут использовать стороны в этом противоборстве[8].

Из всего набора предварительных рассуждений можно сделать конкретный выбор относительно перспектив развития сценария ВПО в Сирии и в Восточном Средиземноморье:

Этот сценарий, как минимум, в среднесрочной перспективе, будет развиваться по военно-силовому вектору противоборства, когда ни одна из сторон не захочет отступить, капитулировать или добиться политических договорённостей. Для РФ это означает неизбежное затягивание военного конфликта и участия в нём, из которого США не выйдут (не смотря на все заявления) и будут инвестировать кризис во всём регионе[9].

Полагаем, что наличие многих, в т. ч. прямо противоположных, взглядов на состояние и перспективы развития МО и ВПО в мире не освобождает от необходимости высказаться вполне определённо о собственной позиции, которую мы считаем наиболее реальной и вероятной. Так, в целом ряде работ, в т. ч. авторитетных исследований, например, сотрудников ЦНИИ № 46 МО РФ, говорится о наличии всего лишь нескольких возможных сценариев развития МО[10].

На наш взгляд, таких возможных сценариев развития МО может быть великое множество, но для решения конкретных прикладных задач необходимо попытаться отобрать только наиболее вероятные, к которым мы относим следующие:

Во-первых, наименее вероятный[11] (из всех возможных) сценарий («Сценарий № 1») развития МО, который условно назван сценарием «Сотрудничества». По состоянию на 2021 год не существовало сколько-нибудь влиятельных или даже заметных симптомов и предпосылок для формирования, а тем более реализации этого сценария[12]. Во всяком случае в ближайшей перспективе, хотя теоретически слабая вероятность сохраняется в случае, если российская (китайская и др.), правящие элиты пойдут на уступки и односторонние компромиссы, т. е. фактически на капитуляцию перед правящей элитой США и их коалицией.

Именно капитуляция, т. е. отказ от суверенитета и национальной идентичности смогут стать единственной основой отношений с западной коалицией и реализовать сценарий под условным названием «Сотрудничество» (который точнее было бы назвать капитуляцией). Соответственно те политики и эксперты в России, которые настаивают на «сотрудничестве» с США, либо этого не понимают, либо сознательно допускают ту или иную форму капитуляции. И таковых в истории человечества[13] (интересно, например, что революционная Франция конца XVII века смогла мобилизовать все ресурсы и успешно воевать против всей Европы, но в 1815 году, после возвращения Наполеона, уже не была в состоянии ответить на оккупацию европейских государств) и в современной России среди политиков и учёных немало: значительная часть унаследована от горбачёвско-ельцинского окружения, но значительная часть стала своего рода «продуктом», результатом процессов универсализации уже в последние десятилетия[14].

В «чистом виде» некое «сотрудничество», как считают некоторые исследователи, может быть осуществлено только после новой победы Д.Трампа и его сторонников в США и в мире, которая отодвинет от власти глобалистов, сделавших ставку на полное уничтожение России и Китая как суверенных государств. Однако, по сути, не очень понятна разница между «полным уничтожением» (по-Бжезинскому) и «удушением» (по-Трампу). Некоторые полагают, что, понимая неизбежность ядерного конца и гибридной войны, часть западных (в первую очередь американских) элит выступила против «плана Бжезинского» и его проводников в мире – демократов-неоконов в лице Обамы, Клинтон и Байдена, что и привело к феномену Дональда Трампа, его победе на президентских выборах. Как справедливо заметил один из политологов, «Президент Трамп и стоящие за ним элиты осознают невозможность победы в гибридной войне, и выступают поэтому за возрождение великой Америки. Они перестали петь оды мировому глобализму и отказываются от идеи мирового господства под вывеской «мировой демократии» и глобализма-либерализма»[15]. Трактует позицию США В. Каменев.

На наш взгляд, он это делает излишне оптимистично. И далее: «Да, президент Трамп отказался от идеи мирового господства американских неоконов. Поэтому эти «демократы» клеймят его через свои «мировые СМИ», называют предателем, обвиняют в «сговоре с Россией», боясь признаться в истинных мотивах своей истерики. Сам факт прекращения США борьбы за мировое господство глобалисты-неоконы считают предательством. По отношению к ним, их интересам это, может быть, и «предательство», но это не является предательством интересов США. Разве в интересах США ядерная концовка великой гибридной войны? Трамп и его команда всего лишь отказываются воевать «невоенными методами» с Россией и с Китаем за мировое господство, невзирая на возможность «ядерного конца», в этом заключается смысл желания Трампа «поладить» с Россией и «дружить» с Китаем»[16].

Совсем не уверены, что Д. Трамп отказался от идеи сохранения американского контроля, в том числе, военно-силовыми средствами. Наоборот: эскалация этой политики продолжается и – прогноз – будет ещё долго продолжаться, а переговоры будут использоваться, в том числе, и прежде всего, в качестве такого же силового инструмента политики «силового принуждения»[17]. Тем более не стоит надеяться на то, что такой сценарий будет развиваться в будущем, о чём говорит В. Каменев: «Если он и его друзья опять возьмут верх во внутриамериканской «демократии», они продолжат строить свою великую Америку на костях глобалистской мировой империи, и тогда можно надеяться, что возникшая пауза или передышка в мировой конфронтации превратится в нечто большее. Если же партия глобалистов во главе с Джо Байденом и возьмёт реванш, пауза-передышка в международных отношениях закончится, и великая гибридная война возобновится»[18].

Слабые шансы для достижения договорённостей с правящей элитой США всё-таки остаются и зависят они не от «трезвой части правящей элиты» США, на которую уже более 50 лет полагаются некоторые российские американисты, а от реального изменения в соотношении сил в мире, того процесса, который США не остановить (там это все-таки понимают)[19], а, значит, странно было бы ожидать, что доминирование США будет сохраняться, в будущем не смотря на все усилия правящей элиты. В разных регионах планеты и по разному поводу этому доминированию будут бросаться вызовы. Даже без участия Пекина или Москвы, которые могут стоять в стороне от этих событий. Иными словами, развитие сценария «Сотрудничество» вероятно не под влиянием и по инициативе политиков, а под объективным давлением процессов изменения в соотношении сил, которые вынужденно – неохотно и не последовательно – будут признаваться правящими элитами западной военно-политической коалиции.

Во-вторых, другой сценарий («Сценарий № 2) развития МО, который условно обозначен как «Холодная война 2.0», – достаточно знаком и его ещё не успели забыть в мире. Он означает соперничество разных центров силы, не переходящее границ прямого использования вооружённого насилия. Этот опасный сценарий предполагает сохранение ядерного сдерживания до определённого времени, но одновременно и стремление США и их союзников де-факто разрушить стратегическую стабильность, добиться решительных целей, не переходя границ применения стратегического ядерного оружия как минимум до тех пор, пока не будет создана эффективная система ПРО и сопутствующая система «разоружающего» удара с помощью ядерных и не ядерных стратегических сил[20].

По сути дела, мы находимся сегодня в самом эпицентре развития этого сценария, который начался реализовываться ещё в первом десятилетии нашего века, не привлекая к себе особенного внимания резкой антироссийской политической риторикой. Во втором десятилетии он превратился в публично заявленный враждебный России сценарий развития ВПО, эскалация которого ведёт, однако, далеко за пределы повторения противостояния в духе холодной войны. «Холодная война 2.0» – это не простой повтор послевоенного сценария, а этап для перехода к прямому военно-силовому противоборству, преследующему самые решительные военно-политические цели[21]. В отличие от холодной войны в современной ВПО у США и их коалиции существует подавляющее общее превосходство, которое только отчасти, пока что, компенсируется стратегическим равновесием России с Западом[22].

В рамках этого сценария могут иметь место переговоры и консультации в формате «информирования», без каких-либо политических последствий. Типичный пример – реанимация Совета Россия – НАТО 5 июля 2019 года. С 2016 года, после перерыва, вызванного противоречиями вокруг украинского конфликта, взаимодействие в этом формате вновь осуществляется на регулярной основе, хотя и в урезанном виде (альянс продолжает блокировать рабочие контакты, допуская встречи только на уровне послов). Ежегодно проводится по две-три встречи, при этом значительная часть повестки кочует из раза в раз. Так, в ходе июльского заседания (ставшего вторым в 2019 году) стороны обменялись ритуальными обвинениями по украинскому сюжету. По традиции поднимались разногласия относительно Донбасса, реализации Минских соглашений, а также напряжённости в районе Азовского моря. Кроме того, как и в прошлые годы, были организованы взаимные брифинги по текущей военной активности. Последние стали значимым каналом поддержания транспарентности относительно масштабных учений, проводимых Россией и НАТО. Представители блока проинформировали о прошлогодних («Единый трезубец» – Trident Juncture) и предстоящих манёврах («Динамический мореход» – Dynamic Mariner). Российская сторона рассказала о крупнейших учениях, которые она планирует провести в этом году: «Центр» и «Щит союза». Такого рода обмен сведениями на фоне наращивания военно-политического балансирования и дефицита доверия между сторонами способствует стабилизации конкурентных отношений[23].

В-третьих, последний общий и наиболее вероятный сценарий («Сценарий № 3) развития МО в мире, мы назвали бы «Сценарием нарастающего военно-силового противоборства». Вероятность реализации этого сценария до 2024 года можно обозначить в 85%, что фактически означает прогноз о его неизбежности[24]. Ряд экспертов дают 90% его вероятной реализации[25].Этот сценарий предполагает быструю эскалацию политики «силового принуждения» до того предела, когда она переходит из невоенной в военно-силовую фазу.

Этот же вывод означает, что сценарий развития МО превращается во многом в сценарий развития уже ВПО, объективно ослабляя невоенные аспекты формирования МО (финансово-экономические, политико-дипломатические и др.). Действительно, во втором десятилетии нашего века мы наблюдаем как развивается процесс «милитаризации» политики.

Главной особенностью этого сценария в условиях его реализации в 2021–2025 годов является организация силового – военного и невоенного – противодействия стратегии западной военно-политической коалиции, получившей название «серой зоны» или «между войной и миром». По сути дела, речь идёт о необходимости создания в России новой стратегии противодействия, в которой совмещались бы задачи опережающего развития и гарантированного обеспечения безопасности во внешних условиях «между войной и миром».

На самом деле этим условием «между войной и миром» («серой зоной» политики) неизбежно будет состояние «и войны, и мира», при котором фактически ведущиеся экономические, информационные, кибернетические и пр. военные действия, навязываемые нам западной коалицией, не могут быть компенсированы только военной силой.

Таким образом, если наиболее вероятный сценарий развития ВПО в 2021 году может быть характеризован как «Сценарий эскалации политики силового принуждения», то его конкретный и наиболее вероятный вариант – как вариант сценария, реализуемый в условиях фактической войны, не признанной военными действиями.

Проблема значения Стратегии и воли при измерении влияния внешнего фактора, о которой не раз говорилось выше (второй множитель), вновь стала особенно актуальна в связи с выводом американских войск из Афганистана.

Война Соединённых Штатов в Афганистане, возможно, закончилась, но дебаты о наследии самой продолжительной войны Америки только начались. Конгресс пообещал расследовать уход США в ближайшие месяцы и начал выполнять свои обещания. Спустя долгое время после того, как политический мир сдвинется с мёртвой точки, учёные и солдаты всё ещё будут анализировать продолжавшуюся два десятилетия войну. И поражение США в Афганистане вызывает много вопросов для изучения. Большей частью надуманных потому, что изначально стратегия США предполагала быстрый уход ВС и использование своей агентуры и финансов для сохранения нестабильности в стране.

Война в Афганистане, по своей сути, была войной на выдержку. В то время как недостаток культурного понимания Соединённых Штатов как ключ к их поражению уделяется много внимания, факт остаётся фактом: в восстаниях редко, если вообще когда-либо, побеждают «завоевание сердец и умов». Скорее всего, их уничтожают быстро, часто с применением силы. Если повстанцы дисциплинированы, имеют доступ к внешним убежищам или пользуются иностранной поддержкой, восстания могут продолжаться в течение многих десятилетий. В таких случаях правительства побеждают только тогда, когда они, в конечном итоге, либо подавляют оппозицию, как Шри-Ланка с тамильскими тиграми, либо истощают её до такой степени, что они стремятся к миру, как в случае с Ирландской республиканской армией или Революционными вооружёнными силами Колумбии. В конечном итоге, эти войны сводятся к битве воли, и побеждает сторона с более сильной волей[26].

Так Талибан добился успеха. Ни разгромленные, ни истощенные, они год за годом подавляли Соединённые Штаты, их союзников и афганское правительство. В конце концов, афганские вооружённые силы испарились, а афганское правительство скорее бежало, чем сражалось, – факт, который стал центральным для постфактум, обосновывающих свой вывод Соединёнными Штатами. Как утверждал президент Байден, «американские войска не могут и не должны участвовать в войне и умирать в войне, в которой афганские силы не желают сражаться за себя». Но прежде чем американцы закидывают камни, стоит отметить, что Афганистан потерял 66 000 солдат и полицейских, не говоря уже о гражданских лицах, за последние два десятилетия. Это больше, чем сделали США во Вьетнаме и Афганистане сегодня проживает пятая часть населения, которое было в Соединённых Штатах во время той войны, что усиливает влияние конфликта на людей.

Афганистан был не единственной страной, чья выносливость подошла к концу. Соединённые Штаты также потеряли волю к борьбе. В то время как президент Байден, демократ, в конечном итоге, руководил поражением, он выполнял сделку, заключенную его предшественником, президентом Трампом, республиканцем. И оба, возможно, исполняли волю американского народа. Согласно опросу Washington Post-ABC News, более трёх четвертей американской общественности по-прежнему поддерживают уход, даже после того, как в последние недели сообщалось о фиаско с выходом в прайм-тайм.

Что поражает в том, что народ не поддерживает войну в Афганистане, так это то, насколько минимальными были обязательства США в абсолютном выражении за последние несколько лет. Да, Соединённые Штаты провели в стране 20 лет, вложили в войну более триллиона долларов, отправили сотни тысяч военнослужащих на войну и потеряли более 2500 из них. Однако, подавляющее большинство этих обязательств было принято в течение первого десятилетия конфликта. У Соединённых Штатов было всего 15 500 военнослужащих в Афганистане – все они были добровольцами, – когда Трамп решил разорвать сделку; развёртывание составляло лишь около половины процента от общей численности вооружённых сил США.

В обмен на эти скромные инвестиции Соединённые Штаты получили столь же скромное вознаграждение. Он сдерживал международный исламский терроризм, исходящий из Афганистана, давал некоторое подобие демократии и прав человека миллионам афганцев и усложнял стратегическую картину для Китая и России, у которых теперь было присутствие НАТО по соседству. В конце концов, однако, Соединённые Штаты коллективно решили, что такая окупаемость инвестиций не оправдывает установленную цену.

Война США в Афганистане окончена, и Вашингтон движется вперёд. Через несколько месяцев администрация Байдена опубликует новую Стратегию национальной безопасности и новую Стратегию национальной обороны. Как и у его предшественников, стратегия защиты, вероятно, будет сосредоточена на угрозе, исходящей от Китая и России (наряду со здоровой дозой нетрадиционных угроз, таких как пандемии и изменение климата), и преуменьшает угрозу международного терроризма. Сообщество оборонных аналитиков последует их примеру, сосредоточив внимание на позе, возможностях и концепциях, необходимых для победы в следующей войне.

И всё же во всех этих новых дебатах тень Афганистана останется. Неизмеримая переменная в любой модели будущего конфликта – это воля к борьбе. Без этого военная техника – все самолёты, танки и корабли – бессмысленна, а все умные концепции – просто теоретические. А после поражения США любая оценка американской воли к участию в любой будущей войне великих держав должна заканчиваться вопросительным знаком.

Даже при самых благоприятных обстоятельствах эти будущие войны, вероятно, станут титаническим испытанием американской силы воли. Война с Китаем из-за Тайваня или Россией за Прибалтику будет в военном отношении намного сложнее, чем война в Афганистане или Ираке, а экономические разрушения и жертвы этих будущих войн могут быть на несколько порядков больше, чем то, что Соединённые Штаты испытали во время мировой войны. война с терроризмом. И победа в этих будущих войнах более неопределённая, чем победа в Афганистане.

Не сразу ясно, есть ли у США смелость для этих боёв. Согласно последним опросам, лишь незначительное большинство – 52 процента американцев – поддерживает использование силы в случае нападения Китая на Тайвань, и исторически этот процент был намного ниже. Столь же узкое большинство американцев положительно относятся к НАТО, хотя несколько больший процент американцев поддерживает использование силы в случае нападения России на члена НАТО.

В будущем при любом военном вмешательстве США также придётся бороться с наследием Афганистана. Даже если война закончится, антитела, возникшие в результате конфликта – и, в более широком смысле, войны с терроризмом – ещё какое-то время останутся в американском стратегическом дискурсе. В конце концов, различные группы, которые мобилизовались против глобальной войны с терроризмом, никуда не денутся, даже если сами войны закончились. Ещё до вывода войск из Афганистана опросы также показали, что значительная часть американской общественности, представляющая весь политический спектр, предпочитала в будущем менее милитаризованную и более сдержанную внешнюю политику. Теперь, когда поражение в Афганистане обнажило недостатки американской военной стратегии, эти проценты могут возрасти[27].

На более фундаментальном уровне Афганистан может укрепить в Америке отвращение к «вечным войнам». Хотя американцы могут предпочесть повторение первой войны в Персидском заливе – несколько дней боёв, приведших к решающей победе и завершившихся парадом в конце, – вряд ли это будущее войны. Китай и Россия – большие, могущественные страны, и на кону будет многое – от национального престижа и безопасности до потенциального выживания режима – если они когда-либо будут вести войны за Тайвань или Восточную Европу. Даже если США и их союзники одержат победу на начальных этапах, Китай и Россия вряд ли просто уйдут. Эти конфликты могут затянуться на годы, если не десятилетия. Другими словами, если сначала они не закончатся ядерным забвением, эти конфликты также могут стать «вечными войнами».

Итак, вопрос должен заключаться в том, проявят ли Соединённые Штаты больше стойкости в будущих «вечных войнах», чем в этой последней, или со временем американцы, в конечном итоге, скажут, что демократический Тайвань или Европа «цельный, свободный и мирный» просто не стоит своих денег. Ради международного порядка и судьбы либеральной демократии, может быть ответ на этот вопрос.