>> Часть I <<

>> Часть II <<

>> Часть III <<

Неспособность к стратегическому планированию, прежде всего, связана с отсутствием реального механизма его реализации. Это отчетливо видно на примере Стратегии национальной безопасности России (СНБ), реализация которой на практике может быть признана только как «очень условная». Принципиально важно, что СНБ РФ, утвержденная в июле 2021 года, вполне точно (но слишком обще) определила состояние МО-ВПО и наметила стратегию России (одновременного обеспечения безопасности и развития). Но этого уже мало. Тем более, после начала СВО.

Но не только. Возникает естественный и достаточно общий теоретический вопрос о самой реалистичности таких общественно-политических стратегических прогнозов. Их реальной значимости и практической обоснованности. Этот факт  не побоялись открыто признать молодые ученые МГИМО из РСМД [1], которые  сослались опять же на западного прогнозиста политолога Филипа Тетлока, который с 1980-х гг. он начал проводить систематические опросы, в которых эксперты оценивали вероятность наступления конкретных событий.  Спустя два десятилетия в 2005 г. Тетлок опубликовал труд «Экспертное политическое суждение. Насколько оно хорошо? Как мы можем его оценить?», представлявший первую попытку научного изучения качества прогнозирования. Книга имела ошеломляющий эффект, продемонстрировав на обширном эмпирическом материале исчезающее малую разницу в точности прогнозов специалистов в предметной области и высоко эрудированных дилетантов. Более того, качество оценок обеих категорий незначительно отличалось от результатов случайного выбора. По уничижительному замечанию Тетлока, в области прогнозирования в среднем эксперты немногим отличаются от «шимпанзе, метающих дротики в дартсе (dart-throwing chimps)».

Тетлок подчёркивал – вывод о низкой точности относился к «средней температуре по больнице». При этом между экспертами прослеживался большой разброс в результатах. Некоторые давали несравненно лучшие прогнозы, чем остальные.

В целом же, надо признать,  российская политология всегда избегала какой-то конкретики, отделываясь максимально общими рассуждениями. Именно поэтому подготовленные и широко разрекламированные прогнозы (например, ИМЭМО РАН) старались забыть сразу же после их презентаций. Примечательно, что ни один прогноз РАН (насколько известно) так и не лег в основу СИД ВП и никогда практически не использовался. Надо сказать, что прогнозы, как и многие оценки внешней разведки, зависят от самого главного заказчика, точнее – от того, что тот хочет услышать. Как справедливо заметил бывший руководитель СНБ США «Предложение добросовестных оценок, которые противоречат взглядам правителя, считается нелояльностью и влечет за собой наказание. Без пространства для аналитического инакомыслия и представления неприкрытых взглядов лидеры могут получать и действовать на основе ошибочных разведданных, как мог бы подтвердить несчастный Нарышкин»[2].

Очевидно, что встала известная необходимость определения характеристик, объясняющих эту разницу в прогнозах. В своих исследований Тетлок выявил ряд свойств, присущих «суперпрогнозистам», в числе которых проявились определенные характеристики - открытость мышления, терпимость к когнитивному диссонансу, самокритичность, гранулирование оценок, математический склад ума. Тот метод, когда от дедукции происходил плавный переход к индукции, корректировке и многократной проверке логического построения сценариев, о котором писалось выше не раз в том числе в моих прогнозах.

Работы Тетлока, в том числе,  подтвердили, что фиксация проверяемых предположений о будущем, а главное, рефлексия ошибок приводят к повышению точности оценок. Важно, чтобы это разрешалось и даже изначально планировалось. Даже если исключить изъяны в прогнозах невозможно, их масштабы можно уменьшить, но для этого нужна готовность признать ранее допущенные просчёты. В том числе не только экспертами, но и чиновниками, и политиками. Чего в России категорически не допускалось ни в политике, ни в науке, ни, тем более, в военной области. Простой пример – все прогнозы и результаты политической деятельности в России в основном оказались провальны.  Также не названы виновники таких провалов. Но это до сих пор так и не признано.

В российской политологии такие прогнозы изначально были ориентированы на методики и приемы макроэкономики и глобальные тенденции, что неизбежно вело к периодическим провалам и отказам в разработанных материалах  СП, о которых старались побыстрее забыть, заменив их новыми проектами, прогнозами, концепциями и планами. И. естественно, новыми ресурсами. На практике получается, что главный метод, который в реальности существовал в стратегическом планировании, заключался в том, чтобы (не закончив и не отчитавшись) как можно быстрее заменить один неудачный план (программу, концепцию) другим, всячески избегая конкретных выводов, не называя ни в коем случае виновных в провале. Это очень хорошо видно на примерах многочисленных реформ в России (в основе которых также лежали прогнозы) и судьбы их авторов, никто из которых никогда не понес ответственности за предложенные решения. Ни в науке, ни в образовании, ни в социальной области, ни в военном строительстве. Достаточно привести примеры с руководством Минобороны России последних десятилетий, которое ни политически, ни профессионально не соответствовало потребностям страны.

Между тем потребность в прогнозе, как минимум, на 5-7 лет, к середине 2025 года стала очень острой в связи с эскалацией СВО и развертыванием на Западе долгосрочных программ вооружений, ориентированных на продолжение военно-силового противоборства. Эта потребность стала объективной основой для разработки будущей стратегии и долгосрочной политики России до середины 30-х годов. Прежде всего, с точки зрения её точного целеполагания национальной стратегии и оценки национальных интересов, а также стратегических целей развития. Не случайно, с начала 20-х годов и до середины 2025 года прошла целая серия общественно-политических и научных мероприятий, посвященных этой цели, например, «Образу России и мира будущего», прошедшим в мае-июне 2025 года, но в конечном итоге – попыткам разработки долгосрочной национальной стратегии России, основанной на прогнозе и точном целеполагании.

Основная причина того, что это пока что не удается до конца сделать, заключается в том, что отказавшись в своё время от коммунистической идеологии, и принципиально не желая создавать новую, в правящей элите России пришли к выводу о том, что традиционные ценности  и патриотизм[3],  сами по себе,  могут вполне заменить любую идеологию (в том числе идеологическую систему), а национальные интересы – лечь в основу политики и стратегии государства. 

Важно понимать, что кроме национальных интересов существуют и иные интересы, нередко влияющие в определенные моменты истории даже сильнее, - например, социально-классовые, групповые, наконец, личные, семейные и даже «общечеловеческие» (которые, в частности, доминировали у М. Горбачёва). Их учёт – обязателен при формировании политики и стратегии, а для любой идеологии является фундаментом.

Только общей системы ценностей мало для общенациональной идеологии, которая является естественным продолжением не только общенациональной системы ценностей, но и системой ценностей и интересов отдельных групп и личностей, являясь, таким образом, - системой взглядов (политических, экономических, идеологических). Причём, эта система взглядов является еще и самой эффективной системой     управления, что откровенно игнорируется сегодня, наивно предполагая, что лучшей системой управления являются законы, нормы и «ручное» распределение ресурсов. Пока что в управлении государством откровенно доминирует субъективизм. Причём, на всех уровнях управления.