Задача военно-технического прогнозирования становится еще более актуальной, если принять во внимание, что Совет безопасности России, к примеру, анализирует угрозы с горизонтом не более 12 лет, т.е. ниша … «военно-политической прикладной футурологии» остается, по сути дела, вакантной

А. Фролов

Рассматривая проблему соотношения сил между ЛЧЦ в Евразии, необходимо подчеркнуть, что если экономическая мощь США составляет порядка трети от коалиционной (куда включаются экономика стран-членов НАТО, Японии, Австралии, а также целого ряда других стран), то собственно военная мощь США (включая военные расходы) составляет более половины всей военной мощи, а в некоторых областях и видах вооружений значительно больше. Это означает, что простое механическое сравнение мощи восточной и западной ЛЧЦ, например, невозможно. Так же как  и китайской, индийской и любой другой: необходим широкий выбор критериев и показателей для сравнения.

Так, в качестве примера для сравнения можно взять военно-экономический потенциал локальных человеческих цивилизаций, который играет все более важное значение по отношению только к военно-экономическому потенциалу государств и наций, иногда в несколько раз превосходя его по объему и качеству.

Анализируя эти данные, неизбежно приходишь к выводу о ведущем значении возможных коалиций ЛЧЦ, которые будут создаваться и развиваться в Евразии. И не только вполне ясных и логически понятных, как, например, западноевропейская и североамериканская ЛЧЦ, которые вместе составляют западную ЛЧЦ и единую военно-политическую и финансово-экономическую коалицию, но и японская и индийская ЛЧЦ, от вхождения которых в тот или иной блок существенно, даже радикально, зависит будущее противоборство. Так, например, от того, чью сторону в международных конфликтах (в ООН, СМИ и пр. дипломатической и экономической борьбе) занимает и будет занимать Индия, принципиально зависит расстановка сил после 2040 года. Индия — страна-цивилизация — по своему демографическому, экономическому, военному потенциалу еще только заявляет об активной позиции на международной арене. И не случайно то, что в 2016 году в планах МО США она занимала ведущее место.

Особенно важное значение для определения роли военной силы в МО в XXI веке приобретает военно-политический потенциал ЛЧЦ, который фактически представляет собой всю интегрированную мощь ЛЧЦ и их коалиций. Очень условное представление о соотношении сил в военно-политической области в 2016 году могут дать следующие оценки экспертов (Таблица «Оценка вклада различных потенциалов цивилизаций и наций в совокупный военный потенциал цивилизации (страны)»).

Ключевым ресурсом при формировании такого явления как локальная человеческая цивилизация стал национальный (цивилизационный) человеческий капитал. На его основе формируются, в свою очередь, политические центры силы и военно-политические коалиции.

Рис. 1. Новые центры силы ЛЧЦ, развивающиеся на базе национального человеческого капитала

Как видно на рисунке (рис. 1), за исключением российской ЛЧЦ (в ее нынешнем, урезанном виде) остальные ЛЧЦ вполне сопоставимы по количественным показателям уже в настоящее время и будут еще в более сопоставимом положении к 2040 году. Сокращение численности некоторых ЛЧЦ относительно других ЛЧЦ не имеет принципиального значения потому, что гораздо важнее становится качество НЧК ЛЧЦ, прежде всего, способность к творчеству и самоорганизации.

Противостояние стратегий российской и западной ЛЧЦ происходит не только при качественно разном (в несколько раз) соотношении сил, но и в условиях создания принципиально новых средств ведении противоборства и разработки способов их применения. Прежде всего, у западной ЛЧЦ, которая оказывается в этих условиях более гибкой и мобильной. К сожалению, если говорить о стратегии (т.е. способах применения инструментов политики), то российская сторона оказывается более традиционной и консервативной. Так, существующая стратегия «стратегического сдерживания» не просто исключительно оборонительная, но и ограничена традиционными политическими средствами, которые перечислены в последней редакции Стратегии[1].

Между тем Запад активно спешит с разработкой принципиально новых силовых средств и способов их использования, которые объединяются в политику «новой публичной дипломатии» — синтез всех силовых средств и способов принуждения. Так, например, российский эксперт Е. Зиновьева подчеркивает по этому поводу:

«Термин цифровая дипломатия, распространенный наряду с понятиями интернет-дипломатия,  дипломатия  социальных  сетей и Web 2.0 дипломатия, впервые начали использовать применительно к внешней политике США. В частности, под ним подразумевалось широкое использование информационно-коммуникационных технологий (ИКТ), в том числе новых медиа, социальных сетей, блогов и тому подобных медиаплощадок в глобальной сети для содействия государственным органам для осуществления функций и коммуникаций по вопросам, связанным с внешнеполитической повесткой дня. В настоящее время программы цифровой дипломатии реализуются не только США, но и рядом других государств. В частности, возможность перехода к цифровой дипломатии рассматривается также государствами НАТО[2].

Правительство США определяет также цифровую дипломатию как применение социальных сетей в дипломатической практике правительства США для обеспечения взаимодействия американских дипломатов с зарубежными пользователями интернета[3]. Цифровая дипломатия США — одно из направлений публичной дипломатии, ориентированной на вовлечение в дипломатическую практику широких слоев населения, а не на взаимодействие с политической и дипломатической элитой зарубежных государств. Как отмечает другой российский исследователь Н. Цветкова, методами публичной дипломатии Web 2.0 являются «размещение радио- и телепередач в сети интернет, распространение в открытом доступе литературы о США в цифровом формате, мониторинг дискуссий в блог-пространстве, создание персонифицированных страничек членов правительства США в социальных сетях, а также рассылка информации через мобильные телефоны»[4].

Ключевым для понимания сути цифровой дипломатии является тот факт, что она представляет собой технологический инструмент. В основе внешней политики и цифровой дипломатии Соединенных Штатов заложены идейные основания, которые эффективно воплощают бизнес-модель и информационная политика Google, Facebook, Twitter и других компаний американской интернет-индустрии — и прежде всего ценность демократии и либеральных свобод. Философские основы цифровой дипломатии были изложены в трудах Энн-Мэри Слотер, которая с 2009 по 2011 г. занимала пост директора по политическому планированию в Государственном департаменте США. В частности, по мнению госпожи Слотер, государства, обладающие наиболее налаженными и разветвленными информационными каналами и коммуникациями, способны определять глобальную повестку дня.

В 2010–2011 гг. Белым домом были опубликованы несколько официальных документов, задающих направления цифровой дипломатии. В их числе был документ «Публичная дипломатия: укрепление взаимодействия Соединенных Штатов с миром», где обозначались задачи, определяемые руководством США для цифровой дипломатии. В частности, в список таких задач вошли:

—           дискредитация идеологических противников Соединенных Штатов;

—           противодействие информационной деятельности Китая в интернете;

—           ограничение медиа-присутствия России на пространстве бывшего Советского Союза;

—           противодействие внешней культурной политике Ирана, осуществляемой через социальные сети.

>>Полностью ознакомиться с коллективной монографией «Долгосрочное прогнозирование развития отношений между локальными цивилизациями в Евразии»<<