Развитие ОПК и ВС находится под сильным влиянием доминирующих политико-идеологических установок, что практически отрицается в современной политической практике России как под предлогом «прагматизма» внешней политики, так и «отсутствия идеологии».

Внешне, перспективы развития ВС и ОПК характеризуются военными угрозами и опасностями, которые тщательно систематизируются в МО РФ и анализируются. Именно от их анализа чаще всего и прежде всего зависят те или иные решения в области военного строительства. Такой анализ может строиться на основе информации о финансировании тех или иных программ МО США и смежных ведомств. Так, например, анализ военных расходов США в 2023 ф.г. показывает, что: Пентагон предложил свой самый большой оборонный бюджет в истории, запросив 773 млрд долл. на 2023 финансовый год, поскольку министерство стремится значительно увеличить финансирование технологий, необходимых для того, чтобы идти в ногу с Китаем. Общее финансирование национальной безопасности в 23 финансовом году составляет 813,3 млрд долл., включая 40 млрд долл. на расходы, связанные с обороной, которые несут другие агентства, такие как Министерство энергетики и Министерство внутренней безопасности[1].

В то же время политико-идеологический приоритет доминирует. «Бюджет на 23 финансовый год появится на улицах, когда Пентагон направит в Конгресс засекреченную версию стратегии национальной обороны. Хотя несекретная версия стратегии не была опубликована, согласно бюджетным документам, согласно бюджетным документам, NDS считает Китай главным «вызовом» для американских вооруженных сил, а Россию описывает как «острую угрозу» интересам США».

Запрос на 23 финансовый год включает 177,3 млрд долл. для армии, 230,9 млрд долл. для ВМФ и Корпуса морской пехоты, 234,1 млрд долл. для ВВС и космических сил и 130 млрд долл. для деятельности всего ведомства. Хотя бюджеты всех служб выросли в 23 финансовом году по сравнению с бюджетом прошлого года, Министерство ВВС стало крупнейшим победителем, увеличив расходы примерно на 14 млрд. долл. По всем направлениям финансирование разработки новых технологий выросло на 9,5%, достигнув максимума в 130,1 млрд. долл. в 23 финансовом году. Эта сумма включает 16,5 млрд. долл. на научно-технические проекты и 250 млн. долл. на эксперименты с 5G. Пентагон запрашивает 4,2 млрд. долл. на Европейскую инициативу сдерживания, что на 360 млн. долл. больше, чем в принятом бюджете на 22 финансовый год, согласно информационному бюллетеню министерства. EDI, который оплачивает деятельность в Европе, направленную на сдерживание российской агрессии, такую как инвестиции в инфраструктуру и учения с партнерами, также включает 300 миллионов долларов на Инициативу содействия безопасности Украины. (По словам высокопоставленного представителя министерства обороны, уровень финансирования ЭОД и других расходов, связанных с Украиной, «был заложен» в бюджете еще до того, как Россия вторглась в Украину в конце февраля). Однако, в зависимости от сроков запроса, это финансирование может поступить в 2022 финансовом году, а не ждать до 23 финансового года.

В дополнение к расходам на краткосрочные нужды в Европе Пентагон запросил 6,1 млрд. долл. на Инициативу сдерживания в Индо-Тихоокеанском регионе, которая будет финансировать «критические инвестиции» в «комплексные пожары, новую архитектуру предупреждения и слежения за ракетами», проекты военного строительства, дополнительные финансирование, связанное с обороной Гуама, и средства для обмена информацией, обучения и экспериментов с международными союзниками и партнерами.

По мере того, как оборонная промышленность выходит из пандемии COVID-19, Пентагон продолжает инвестировать в поставщиков критически важных технологий, в том числе в пять областей, где «уязвимости представляют наибольшую угрозу национальной безопасности». Это финансирование включает 3,3 млрд долл. на микроэлектронику, 605 млн долл. на «кинетические возможности», которые включают технологии, связанные с гиперзвуковым оружием и оружием направленной энергии, 48 миллионов долларов на литье и ковку, 43 млн. долл. на батареи и накопители энергии и 253 млн. долл. на критически важные материалы[2].

Между тем, в истории России было немало примеров того, как блестящие военные результаты были разменены на идеологические пристрастия (причем, к противнику), например, Петром III после разгрома Фридриха II в Кунерсдорфском сражении 12 августа 1759 года, которое стало одной из крупнейших «баталий» периода Семилетней войны. Но самое главное, это был настоящий разгром Фридриха, после которого русские войска заняли Берлин. Лишь противоречия между союзниками коалиции спасли Пруссию от полного краха. Фридрих II к 1759 году выиграл много сражений, у него был отличный генералитет (Зейдлиц-Курцбах, фон Цитен, фон Ведель). Прусская армия располагала дисциплинированной пехотой и отличной конницей, но потеряла в этом сражении 47 тысяч из 50 тысяч прекрасного войска, которое до этого громило австрийцев и французов, а сам Фридрих чуть не попал в плен и думал об отказе от короны. Не случайно и «совпадение», о котором писал еще русский военный историк Керсновский А.А.: «В последующие эпохи Штейн, Меттерних, Бисмарк и Бьюкенен будут иметь в критические для России моменты преданных приказчиков в виде Нессельроде, Горчакова с Шуваловым, Сазонова…»[3].

Не только незнание советскими и российскими политиками и политологами русской истории, но и стремление быть «преданными приказчиками» – одна из причин «размена» результатов развития СССР на идеологические и материальные достижения Запада, которые были сделаны (и делаются сегодня) либеральной элитой в последние десятилетия, прежде всего, в области военного строительства ВС и развития ОПК. К сожалению, как военачальники, так и представители ОПК СССР – казалось бы, могущественные (даже, по мнению некоторых в СССР, «всемогущие») части правящей элиты страны – оказались совершенно беспомощны в 90-е и нулевые перед политической властью, которую захватили авантюристы, жулики и откровенные преступники.

Идеология, которая имеет прямое отношение не только к политике, но и военному строительству и развитию ВС, до настоящего времени сознательно отрицается в части правящей и научной элиты России – как откровенно либеральной, так и маскирующейся, – компрадорской и конформистской. Эта позиция маскирует реальное желание «вписаться» в систему ценностей и норм, навязываемых США другим странам.

Чтобы понять, как это сказывается в настоящее время на стратегии страны и её военном строительстве придется вернуться к последним десятилетиям открытого противоборства СССР и США в середине 80-х годов, когда в правящей советской элите искусственно была парализована не только политическая воля, но и «парализован мозг» с приходом к власти М. Горбачёва и его окружения.

 Вернуться к этому вопросу следует не столько ради исторической справедливости (хотя и это имеет значение сегодня с точки зрения присутствия в элите людей, которые были ответственны за провалы в политике последних десятилетий), сколько потому, что исправить эти ошибки сегодня без понимания их истоков трудно. Например, если речь идет о сознательном игнорировании государственного финансирования НИОКР, которые перекладываются на промышленные предприятия, или, например, если речь идет о роли государства в конверсии, которую в США целиком взяло на себя (с этой целью за 1958–2001 гг. в США были выкуплены государством экономически неустойчивых фирм, покрыта их задолженность по кредитам и поставкам МО)[4], а в России была предоставлена «сама себе» в самом худшем, садистском, варианте первой половины 90-х гг. – прекращении финансирования при сохранении ГОЗ.

С точки зрения развития ОПК, военного строительства и военно-технологического соперничества, в политике США и России последних десятилетий наблюдались две прямо противоположные политико-идеологические и научно-технические тенденции. Если у США еще со времен Р.Рейгана сформировалась двухпартийная политика, ориентированная на рост военно-технологического превосходства, развитие научно-технического потенциала, жесткую таможенную политику, ограничение «передачи технологий» и скупку человеческого капитала (ЧК) и его институтов[5], то в России, напротив, во все последние периоды – от М. Горбачёва до нынешнего – приоритеты научно-технологического развития либо игнорировались вообще, либо их значение, как в настоящее время, недооценивается. Смерть Ю.В. Андропова прервала решительную смену акцентов в пользу опережающего научно-технического развития, приоритеты которого позже уступили место совершенно другим ценностям.

О принципиально разной направленности векторов военного строительства в США и СССР-России с начала 80-х годов следует сказать подробнее. Если с политикой США в этой области всё предельно ясно – даже самые либеральные взгляды Р. Рейгана – Дж. Буша соответствовали доктрине «технологической безопасности», откровенно требовавшей от всех – либералов, «кейнсианцев», консерваторов и т.д. – увеличения военно-технологического превосходства США над остальными странами мира, то с СССР и Россией – сложнее. Прежде всего, объяснить сознательное отставание в научно-технологическом развитии СССР и России последних трех десятилетий крайне сложно с любой точки зрения, государственно-патриотической, коммунистической, либеральной, если не предположить, что, в отличие от США, правящей элитой СССР и РФ сознательно и целенаправленно закладывались ложные политико-идеологические установки на уничтожение государства, его ВС и ОПК.

Сегодня складывается уверенность, что в 1985 году группа М. Горбачева сознательно прервала этот процесс, чтобы заменить реальные научно-технологические приоритеты на идеологические и политические либеральные ценности абстрактной «перестройки», фактически совершив переворот. Как вспоминают участники тех лет[6], «Постепенно вырисовывался глубокий и интересный замысел с выходом на общеэкономические проблемы, структурную и инвестиционную политику и, что особенно важно, на перестройку хозяйственного механизма». Работа к пленуму, который был намечен на апрель 1985 г., велась ударными темпами. «В декабре того же года по поручению Горбачева, – вспоминает А. Аганбегян, – вместе с коллегами я участвовал в подготовке пленума по научно-техническому прогрессу, и меня даже не отпустили встречать Новый год в Новосибирск». Так, по свидетельству В.А. Медведева, появилась на свет новая «комплексная программа научно-технического прогресса на 20 лет». Разумеется, составить такую программу за два-три месяца было невозможно. Поэтому, вероятнее всего, созданная под руководством М. С. Горбачева рабочая группа использовала те материалы, которые готовились к пленуму по научно-техническому прогрессу еще при Л. И. Брежневе.

Основное содержание «Комплексной программы» было изложено в специальной записке «О некоторых узловых вопросах ускорения НТП», которая, по всей видимости, рассматривалась как текст возможного доклада генсека на пленуме. Этот 18-страничный документ был направлен «в ЦК КПСС с предложением рассмотреть записку в Политбюро». И тут произошло неожиданное: один из главных инициаторов этой программы М. С. Горбачев «вдруг» заявил, что не следует спешить с ее передачей в Политбюро, более того, он посетил К. У. Черненко и после этого поставил на Политбюро вопрос о переносе Пленума ЦК КПСС, посвященного научно-техническому прогрессу. Н. И. Рыжков не указывает, когда именно это произошло, но из дневника A. C. Черняева явствует, что Г. А. Арбатов сообщил ему об отмене «пленума по НТР» 7 января 1985 г. Пытаясь объяснить такой поворот, Н. И. Рыжков пишет: «Уже шла, по-видимому, закулисная работа по подготовке замены Черненко, еще не умершего, но на глазах угасавшего»[7].

Вместо работы по ускорению НТП началась идеологическая работа группы М.Горбачёва–А. Яковлева по развалу экономики и ОПК, под специально надуманными предлогами «неэффективности», «конвергенции» и т.д. «Научные аргументы» для таких тезисов отбирались и обсуждались в своего рода «центре реформ» – ИМЭМО РАН, где директором до назначения в ЦК был А. Яковлев (признавшийся потом, что он «всю жизнь боролся с коммунизмом»). В целом ряде таких совещаний и круглых столов участвовал и я, для которого было непонятно почему под предлогом официального «поиска наиболее эффективных» политических и экономических решений, разрабатывались аргументы в пользу радикальных и неоправданных сокращений ВС и ОПК. Этим же целенаправленно занимались и в других учреждениях АН СССР, а также МИДе и ЦК КПСС.

1990–2000 гг. стали периодом беспрецедентного уничтожения ВС и ОПК России, доставшихся от СССР, который превзошел по своим масштабам даже процесс уничтожения обрабатывающей промышленности. В итоге, ОПК РФ к концу этого десятилетия по свои объемам производства сократился, по моим оценкам, до 20%[8]. Развал ОПК и военной науки фактически произошел к 2001 году, когда в отчете Счетной палаты РФ было признано, что даже те небольшие средства, которые выделялись, использовались неэффективно. В частности, «Из-за отсутствия должного государственного контроля за условиями контрактации и ценообразования на выполняемые НИОКР, научно-исследовательские работы в последние годы существенно снизилась эффективность использования бюджетных средств, выделенных на их оплату. В Минобороны России отсутствует независимая экономическая и научно-техническая экспертиза всего комплекса выполняемых работ и возможностей кооперации соисполнителей НИОКР, что также является предпосылкой неэффективного использования бюджетных средств.

Органами военного управления Минобороны России не контролируется использование интеллектуальной собственности, ранее созданной НИО за счет бюджетных средств. Применявшаяся НИО и заказчиками Минобороны России практика ценообразования на военно-научную продукцию, базировавшаяся на выделенных объемах ассигнований, приводила к установлению на нее экономически необоснованных договорных цен, не увязанных с эффективностью, качеством и сроками выполнения работ. В свою очередь оплата ВНП по таким ценам приводила к незаконным расходам бюджетных средств, выделенных на национальную оборону»[9].

Как известно, в последние десятилетия в России набирает силу процесс восстановления мощи ОК, который, однако, по целому ряду политико-идеологических условий не дает ожидаемых результатов. Так, например, реанимируя «советские заделы» в НИОКР, практически игнорируются потребности фундаментальной науки и НИР, которые сведены государственным финансированием к минимуму. Но, главное, игнорирование требований национальной стратегии и стратегического планирования, которое длительное время лежало (а во многом и остается) фундаментом экономической политики России. Примечательно, например, что признание этого прозвучало уже после многочисленных документов, появившихся в первом десятилетии нового века. Как пишут в авторитетной работе известные исследователи этой проблемы, «Руководство нашей страны, деловые круги и гражданское общество пришли к пониманию, что (рыночных методов – А.П.), применяемых в 90-е годы, … недостаточно…. Поэтому произошёл переход к долгосрочной стратегии созидательной деятельности государства с помощью воссоздания стратегического планирования…, которое они относят в 2015 году ко второму десятилетию[10].

К сожалению, и в настоящее время старые идеологические стереотипы мешают внедрению эффективных методов государственного управления в ОПК. Как признают авторы известной уникальной работы, «Формирование системы стратегического планирования не было простым… При этом рассматривалось острое стремление ряда министерств экономического блока сохранить за собой полную свободу хозяйственной деятельности… (бесконтрольность, я бы сказал)»[11]. Надо признать, что борьба не прекратилась и в 2020–2021 годах в рамках работы над новой редакцией «Стратегии национальной безопасности России» и «Основами стратегического планирования».

Надо отметить, что в двух важнейших центрах силы – США и КНР – в 20-е годы нового века отмечается всплеск идеолого-цивилизационной и военно-политической активности¸ общий вектор которых является попытка обоснование на цивилизационное лидерство в мире. Причём в каждой стране эта тенденция имеет свои особенности.

Это цивилизационное лидерство в США обосновывается мессианскими идеями «лидерства демократии», то в КНР – новым этапом в развитии Китая при «председателе» Си.

Идеи создания «демократической коалиции» на основе американского примера Д. Байденом выдвигались не раз. Можно сказать, что сама эта идея существовала всегда все годы его развития как политика. Он сам это открыто признает в своих мемуарах: «В Соединенных Штатах действует самая эффективная и справедливая система управления из всех существующих в мире»[12]. Это убеждение было у него все годы.

Но и объективно, следует признать, эта мессианская идея существовала в США давно, наверное, ещё с самого возникновения этого государства. Но идея «Идеологического лидерства» США в последние десятилетия уверенно подкрепляется военно-политическим, экономическим и медийным превосходством, которое позволяет осуществлять контроль над большей частью планеты[13].

Эта стратегия основывается на создания широкой проамериканской коалиции «союзников и партнеров», которая стала принципом двухпартийной политики республиканцев и демократов. Она опирается на 2 прежних принципа:

– «доктрины технологического превосходства», т.е. военно-технического превосходства США в мире;

– формирования «широкой коалиции» из самых разных субъектов ВПО, к которым добавился третий принцип, озвученный Джо Байденом в ноябре 2021 года: привлечению к такой «демократической» коалиции негосударственных ИР НЧК – национальных и международных, которые обеспечивают США превосходство в силовых не военных институтах[14].

Отличается она только ролью США в этой коалиции – безусловного лидера, как при Д. Трампе, или «лидера-председателя», маскирующего это лидерство. Идея Д. Байдена создания «демократической коалиции», как представляется, является последовательным продолжением политики США, с одной стороны, и расширением круга участников за счёт привлечения новых членов (нейтральных государств и НКО), – с другой.

Это означает как развитие традиционных, так и создание новых силовых невоенных инструментов политики на базе ИР НЧК государств и общества. Только использование военно-силовых инструментов политики коалиции уже, как оказывается, не всегда эффективно. По сути дела, США уже была создана широкая военно-политическая коалиция, в которой так или иначе участвовали не только страны-члены НАТО, но и другие государства. Причем, практически она уже была апробирована в Югославии[15], Ливии[16], Ираке[17], Афганистане[18] и Сирии[19]. И, как показывает опыт, далеко не всегда эффективно. В конечном счёте США были вынуждены признать, что собственно военное использование силы не всегда эффективно: дестабилизация режимов – результат, который можно расценить как наиболее оптимальный способ применения военной силы США.

За эти два десятилетия произошла отработка действий США по мобилизации – политической и военной – своих союзников и партнеров. Фактическим это свидетельствует о том, что военно-политическая коалиция во главе с США может составлять более чем из 50-и стран, а в «мягкой форме» из большего числа. Идея Джо Байдена собрать в декабре 2021 года «все демократические силы» означает некий мотив, мобилизацию сил против Китая и России.

Причём, аргументы для её формирования могут быть выбраны произвольно. Так, если международная коалиция «за демократию» во главе с Д. Байденом может насчитывать порядка 110 государств, то произвольно избранные критерии могут применяться в зависимости от политики США, в том числе их геополитических и иных интересов, а не критериев «демократичности», которые могут быть сознательно запутаны, как это показано на картинке внизу. В то же время, эти критерии могут служить основой для политического союза. Так, например, в сентябре 2021 года руководители США и Великобритании – премьер-министр Великобритании Борис Джонсон и президент США Джо Байден в ходе встречи в Белом доме подтвердили, что решать международные вопросы, в том числе в отношении России и Китая, будут, руководствуясь общими ценностями, сообщает канцелярия британского премьера[20]. Они договорились, что Великобритания и США продолжат подходить к этим вопросам, руководствуясь нашими общими ценностями, и премьер-министр с нетерпением ожидает президентского саммита по вопросам демократии, который поможет активизировать международные действия".

В начале марта 2021 г. был опубликован документ под названием «Временное стратегическое руководство по национальной безопасности» (Interim National Security Strategic Guidance)[21], где было изложено видение того, по каким направлениям и как США будут развиваться и взаимодействовать с внешним миром при новой администрации. В подписанном президентом США Дж. Байденом предисловии подчёркивается, что все федеральные департаменты и агентства должны согласовывать свои действия с положениями этого документа вплоть до принятия новой Стратегии национальной безопасности США. Работа над ней ведётся; ранее были сделаны заявления о том, что принятая при Д. Трампе и действующая в настоящее время Стратегия национальной безопасности устраивает новую администрацию.

Отличительной чертой Временного стратегического руководства стало обоснование противостояния США и Китая, которое названо «стратегическим соревнованием» и заняло центральное место в документе. Во введении отмечается, что США сталкиваются с миром растущего национализма, отступающей демократии, усиливающегося соперничества с Китаем, Россией и другими авторитарными государствами, а также с технологической революцией, меняющей все аспекты жизни. Поэтому администрация США должна противостоять реальности, когда расстановка сил в мире меняется, создавая новые угрозы.

В этом смысле «политический прагматизм» и дипломатия современной России не носят стратегический характер: если во времена СССР была идея победы коммунизма, развития социалистической системы и т.п., то сегодняшний «прагматизм» – достаточно упрощенная, даже примитивная дипломатия, реализующая идею «всеобщего компромисса» М. Горбачева, но уже не на любых, а на некоторых условиях взаимности.

С точки зрения современной стратегии России, заявленный «прагматизм» – смена приоритетов, имеющая ошибочный характер, когда политические отношения становятся главным направлением, не подчиняясь требованиям долгосрочных национальных интересов и ценностей, а фактически формируя их политическими средствами. Нередко в ущерб национальным и цивилизационным ценностям. Достаточно привести примеры с насаждением норм и критериев в области образования и науки, которые характерны для стран Запада, когда количественные оценки эффективности научной деятельности, например, – рейтинги и показатели – определяются частной западной компанией[22].

Это означает, что Россия отказывается от долгосрочной стратегии, основанной на национальных интересах и ценностях в угоду «оперативным» политическим потребностям прагматики сегодняшнего дня, в частности, соответствия западным критериям науки и образования. Это же означает, что при выборе средств и методов противоборства Россия отказывается от инициативы, заведомо ограничивая себя ответными мерами. Наступательная, инициативная стратегия может быть только идеологической, использующей активные средства информационно-когнитивной борьбы. Речь не идёт о том, что наступательная стратегия неизбежно связана с вооружённой борьбой. Речь, кстати, не идет в этом случае о том, что, отказываясь от оборонительной борьбы, как говорил ещё А.А. Свечин, обязательно нужно переходить к вооружённой борьбе[23].

Так, наиболее важное, стратегическое (долгосрочное) направление внешнего влияния на цивилизационное культурное развитие, можно обозначить не только как самое приоритетное, но и принципиальное, долгосрочное. Именно так, кстати, относятся к этому направлению в Польше, на Украине, Венгрии, Франции и целом ряде других стран[24].

Второе, политическое, – как менее приоритетное, «оперативное», остается традиционным направлением межгосударственных отношений, прежде всего, политико-дипломатических.

Третье направление – давление на правящую элиты – «тактическое». Очевидно, что, решая тактические и оперативные задачи (в нашем случае в настоящее время – политические и отношения между правительствами и их лидерами), следует иметь ввиду стратегическую, цивилизационно-идеологическую цель, а не нынешние, порой очень важные, прагматические интересы, которые являются государственными, но далеко не всегда национальными.

Так, применительно к ситуации на Украине и на всем постсоветском пространстве, стратегической цивилизационной целью должно быть восстановление единой цивилизационной общности, существовавшей 300 лет на территории империи и СССР. Это же должно стать и идеологического долгосрочной целью, которой подчинены политические задачи менее приоритетного («прагматического») уровня. Также как это было у Германии, которая не стеснялась ставить в качестве стратегической цели «объединение Германии» (которую в СССР называли «реваншизмом»), в нынешней Японии, Китае, Индии, Пакистане, Румынии и т.д. Современная Россия имеет на это гораздо больше прав, чем Польша, Литва, Румыния или какая-то другая страна.

Этот выбор, озвученный публично (а иначе нельзя), вызовет неизбежно бурную реакцию на Западе, где восстановление единого государства, существовавшего более 1000 лет, воспринимается как цивилизационная и политическая угроза[25]. Более того, внутри каждой цивилизации, даже каждой нации и государства присутствуют сторонники как глобализации, так и её противники. В реальности это выражается в противоположных политических и научных подходах между сторонниками глобализации, с одной стороны, и национальных интересов, – с другой. В России значительная часть правящей элиты, в особенности, сформировавшейся под идеологическим влиянием Запада последние 30 лет, – сторонники либерально-глобалистских воззрений. Это неизбежно отражается на стратегии, отрицающей идеологию, и превозносящей «прагматику».

Эти перемены в акцентах внешней политики Запада в новом веке объясняются его стремлением «довершить начатое» – уничтожение уже не просто государства, но и России, как нации. Этим, в частности, объясняет совершенно безосновательное ускоренное развитие военно-силового сценария военно-политической обстановки во втором десятилетии ХХI века, которое привело к самым неожиданным изменениям в формах государственного противоборства. Это нередко объясняется не принципиальными, цивилизационными, а самыми разными причинами. Разные политики и эксперты по-разному оценивают эти изменения в формах силового противоборства. Так, например, известный политолог Л. Савин связывает их с «новыми формами организационного поведения» и принципами сетецентрической войны, в частности:

– Прочные силы, построенные по принципу сети и усовершенствующие распределение информации.

– Улучшения качества информации и всеобщей осведомленности.

– Улучшении синхронизации.

– Повышение эффективности миссии[26].

Традиционные либеральные политологи и политики объясняют эти явления отказом России от продолжения курса на глобализацию и возвратом к политике национальных интересов. Так, по мнению некоторых политиков и политологов, эти радикальные изменения, которые произошли в новом веке в международной политике и дипломатии, вполне справедливо называют «эгоизацией внешней политики», т.е. возвращению её к основам – национальным интересам. Этот «возврат», как считается, объективно снижает значение влияния глобализации и соответствующих её факторов в мировой политике и дипломатии.

Но речь идет, на самом деле, не о реальном объективном политическом и экономическом процессе, а о его субъективной либеральной трактовке, навязанной либеральными политиками и учеными-западниками в последние десятилетия[27], когда произошла субъективная переоценка значения глобализации в угоду совершенно определенным кругам и интересам, претендовавшим с начала 70-х годов прошлого века на глобальный контроль над мировыми ресурсами.

Эта переоценка, надо признать, крайне негативно отразилась впоследствии на состоянии многих государств и социальных слоев, что стало осознаваться относительно недавно и проявилось в целом ряде тенденций в политике многих государств[28], причем не только тех, кто прямо, как Россия, катастрофически пострадал от таких политических оценок и последствий, но и начинает испытывать их в настоящее время, – как в Великобритании, Франции, Германии, Чехии, Венгрии и даже США.

Преувеличенное значение глобализации и системы либеральных ценностей, «универсальностей» американских норм и правил в политике и науке привело в конечном счете к недооценке национальных и социально-классовых интересов, что в итоге выразилось в реальном политическом «откате» в понимании этих процессов, – явлении, известном давно в политической социологии[29]. Классическое «забегание вперед», как это всегда бывало в период радикальных социальных изменений, неизбежно ведет к «откату» и установлению нового равновесия в мире. Но за этим искусственным «забеганием» стоят вполне конкретные политические силы, продвигающие ценности глобализации, как и за «откатом», стоят не только традиционные антиглобалисты, но и социально ориентированные и национально ориентированные силы в большинстве стран. Их соотношение сил определяет в основном, в каком направлении будет развиваться стратегия государства, каково будет его стратегическое планирование, т.е. идеологи – либералы-глобалисты (и их фактические союзники – прагматики) – или национально-государственные политики станут отвечать на эти вопросы стратегического планирования. Как справедливо отметил безусловный эксперт в этой области Д. Малган, «Прежде чем приступать к разработке сколько-нибудь серьезной стратегии, необходимо ответить на ряд вопросов:

Почему предпринимаются те или иные шаги? Какие общественные задачи, потребности (интересы – А.П.), ценности, могут быть осуществлены и удовлетворены при участии государства….

Что представляет собой контекст, в котором цели могут быть достигнуты? (в нашем случае – какая МО-ВПО?)….

В каком направлении двигаться? Ответы … предопределяют небольшое количество стратегических направлений (в нашем случае – три. А.П.)….

Как этого достичь… Здесь Дж. Малган предполагает возможность прямой дедукции, которую мы используем при анализе наиболее вероятных сценариев развития МО-ВПО….

Посредством чего, в частности, петли обратной связи – от потребителей до…– обеспечивают получение информации, которая позволяет внести коррективу в стратегию (полностью отсутствует в РФ – А.П.) …[30].

Не трудно увидеть, что ответы на эти вопросы либо на 100% идеологические, либо в значительной части таковые. Не отвечая на эти вопросы – как предлагают «прагматики», – мы не способны ответить на ключевые вопросы стратегического планирования. Начиная с самого главного, первого, а именно: во имя каких и чьих интересов делается стратегия?

Таким образом, в основе политико-идеологического противоборства (в её фундаменте), обострившегося в последние два десятилетия, лежат противоречия между сторонниками глобализации, за которыми, как правило, стоят либералы и личные интересы, и сторонниками национальных интересов и укрепления национальной идентичности, которые соизмеряют личные интересы с национальными[31].

На практике это означает противоборство культур, идеологий и мировоззрений локальных человеческих цивилизаций (а также экономик, технологий систем наук и образований), членство в которых не всегда совпадает с принадлежностью к военно-политическим коалициям. Их борьба за «степень отката» от оголтелого глобализма к системе национальных ценностей, которую мы наблюдаем в настоящее время, характеризует современный этап противоборства не только в идеологии, но и между государствами, которые их продвигают в мире. США, например, перешли к «избирательному партнерству», которое характеризуется «селективным» глобализмом, при том понимании, что на всю планету их ресурсов влияния уже не хватает, чтобы установить постоянный контроль, но, чтобы дестабилизировать ситуацию и, тем самым, влиять на её развитие, – вполне достаточно.

Международно-правовые нормы в этом процессе фиксируют такие изменения с существенным опозданием. Складывается впечатление, что нарастающая хаотизация в мире вполне соответствует интересам США, которые при таком «порядке» получают больше возможностей для контроля над развитием МО-ВПО. Вывод войск США из Афганистана, в этой связи, рассматриваемый как поражение, может и не быть таковым: США оставили в Афганистане и во многом вокруг него разруху и хаос, когда сохраняется их влияние на созданные ими организации и движения.