Ближнесрочный прогноз развития военной стратегии и военной политики страны во многом имеет сильный инерционный характер: существующие тенденции в строительстве ВВСТ, нормативные положения документов и подготовка специалистов и многое другое не может быть радикально исправлено в течение одного-двух лет. «Военная реформа», даже отдельные изменения в военной политике, как правило, является частью и следствием более общих политических, экономических и технологических изменений в государстве. Армия – не только часть общества, но и во многом результат происходящих в нём процессов. Поэтому изменения в военном строительстве и военном искусстве в ближнесрочной перспективе будут неизбежными (особенно под влиянием опыта СВО), но не революционными[1]. Эта важнейшая закономерность развития военного искусства, на которое оказывает сильное влияние развитие средств ведения войны, проявляется с разной силой в разные периоды времени[2].

Еще более инерционны отношения с десятками союзников и партнеров, которые оформлены международно-правовыми документами и многочисленными соглашениями и устными договоренностями, поставками ВВСТ и подготовкой военнослужащих, выполнением военных заказов, обслуживанием техники и пр. Эти отношения нередко становятся серьезным препятствием в развитии любой военно-политической коалиции, а, тем более, в такие кризисные периоды, как война на Украине. При всех достижениях США в строительстве военно-политической коалиции в последние два десятилетия, очевидно, что сохраняются не только частные, но и принципиальные разногласия в отношении политики к России, в частности, у Венгрии и Словакии. Но не только.  По вопросу предоставления ВСУ ВТО большой дальности, например, отдельную позицию занимает Германия и ряд других стран[3].

Тем не менее, уже в ближнесрочной перспективе 1-5 лет можно прогнозировать определенные изменения как в военной политике, так и военной стратегии США и НАТО.  Прежде всего, в самой главной области военной стратегии – целеполагании и в целом в политической области. При этом, оценивая политические цели стратегии США и, как следствие,  перспективы её развития, следует исходить из адекватности оценки главного элемента этой стратегии – реалистичности конечной цели стратегии и целеполагания – правящей элитой страны. Такая адекватность, однако, вызывает обоснованные сомнение. Вот как, например, формулирует в своих оценках цели стратегии США на Украине министр обороны страны Остин 21 октября 2024 года: «Украина важна для безопасности США по четырем очевидным причинам:  война Путина угрожает европейской безопасности,  война Путина бросает вызов нашим союзникам по НАТО,  война Путина подрывает наши общие ценности, и война Путина является лобовой атакой на основанный на правилах международный порядок (подч.А.П.), который обеспечивает нашу общую безопасность»[4].

Иными словами, говорить об адекватности политических задач военной стратегии, как минимум, части правящей элиты США не приходится. Это – очень важное обстоятельство потому, что именно адекватность характеризует точность и достижимость политических целей с помощью военной силы в современную эпоху, когда у России сохраняется мощный арсенал СВКН и СВКО, включая ядерные средства. Иначе говоря, до какой границы в применении военной силы против России готовы пойти США и их союзники. Этот вопрос стал ключевым в подготовке решения Западом о применении ВТО большой дальности. Ответная реакция России, заявленная В.В.Путиным, была очевидной – ответ будет не только по тем, кто использует ВТО непосредственно, но и по тем, кто ими управляет, - вариантов такого ответа может быть множество. От применения ВТО большой дальности Россией по целям в Европе, до нанесения ударов по базам США и их союзникам в мире, наконец, до прямого удара СНВ по политическим и военным центрам на территории стран НАТО, включая США.

Из этой самой общей и нарочито расплывчатой политической формулировки целей стратегии Запада ясно, что всё целеполагание США основано на предположении о том, что Россия допускает «лобовую атаку на основанный на правилах международный порядок»…, т.е. на те абстрактные и определенно выгодные США реалии, которые сконструировала внешняя политика США в последние десятилетия, которые имеют мало общего,  как с международным правом, так и новыми мировыми реальностями. Какие реалии и какие нормы может быть объявлено США «в нужный момент». Иными словами, ясно сформулированной и понятной всем конкретной цели войны с Россией (кроме неприятия политики России вообще) нет.

Стратегическая цель уничтожение суверенитета России и раздела ее территории делится фактически на серию последовательных «тактических»  задач – смены правящей элиты, ограничения суверенитета, размывания идентичности, раздел государства и контроль над ресурсами (которые, на самом деле, делятся на ещё большее число более частных задач). Причем, каждому этапу этой серии и задач соответствуют свои ВВСТ и формы использования военной силы. В реальности в ходе войны на Украине мы определенно видели как повышалась степень военной эскалации, когда от использования стрелкового вооружения произошел переход к ствольной артиллерии, применению РСЗО, фронтовой авиации, кассетных боеприпасов и ВТО большой дальности. По сути дела, использование ВВСТ достигло высшей точки, когда осталась одна «красная линия» - нанесение ударов по центрам в глубине России ВТО большой дальности, что означает фактически применение неядерного стратегического оружия против России.

Вместе с тем, можно найти и более конкретные и ясные формулировки, если уйти от «общетеоретических» и псевдо-политических заявлений (которые в принципе не свойственны для министра обороны любой страны) на уровень военно-политический и даже более конкретный, - военно-технический и стратегический, где пропагандистские выпады совсем, уж, неуместны.  Так, еще в конце второго десятилетия нового века в США ставились следующие военно-политические задачи, «реалистичность» которых в настоящее время очевидна. Причем вполне конкретные и точно обозначенные по срокам. В частности: к 2025 году США и западная коалиция должны были бы взять под полный контроль развитие МО в мире, что неизбежно предполагает решение следующих наиболее важных и критически рискованных собственно военных задач[5]:

1. Пересмотра отношений в рамках западной военно-политической коалиции в пользу США на двусторонней основе с целью повышения возможностей (политических, военных, экономических, информационных и пр.) использовать в своих интересах не только союзников по НАТО, но и союзников, и партнеров по всей широкой коалиции. Требования повысить военные расходы, консолидирование политики, участия в совместных операциях и т. д. будут до 2021-2030 годов возрастать до степени, когда США смогут быть уверены в лояльности своих союзников, численность которых в Европе и в мире должна существенно вырасти. Фактически система союзов и партнерств должна быть трансформирована на основе двусторонних договоренностей из коалиционной, даже союзной, в верхушечно-подчиненную США, которым уже не будет необходимости согласовывать свои действия.

В эти же годы США смогут использовать, либо даже дезинтегрировать те союзы, организации и договорённости, которые могут препятствовать этой цели (ТПП, ТАП или ЮНЕСКО, ООН и пр.).

- Надо признать, что к 2025 году эта задача фактически была решена, хотя некоторые детали остались не завершенными, но могут быть завершены в краткосрочной перспективе.

2. До 2021 года США и их союзники планировали  взять под частный контроль оставшиеся вне их контроля страны и регионы (Иран, КНДР, РФ и др.), либо максимально дестабилизировать в них внутриполитическую ситуацию, внести хаос и лишить их способности к самостоятельной внешней политике. Это должно было  означать, что государства не смогут в будущем оказать организованного сопротивления.

- Эту задачу ни к 2021, ни к 2025 году решить не удалось, хотя политика США в этом направлении постоянно усиливалась, а эскалация нарастала.

3. По отношению к локальным человеческим цивилизациям (ЛЧЦ) и новым центрам силы планировалось продемонстрировать максимальную способность и готовность применения силовых (прежде всего, не военных – информационных и иных) средств и мер с целью принудить их следовать курсу западной коалиции. Эта политика «силового принуждения» будет максимально близка к политике силового шантажа.

- Надо признать, что такая стратегия проводилась, хотя её эффективность для разных стран оказалась разной. В целом США удалось создать силовой фон давления на все государства, но степень их сопротивления оказалась эффективной по-разному.

4. Наконец, по отношению к России, как наиболее актуальному противнику,планировалось полностью завершить подготовку перехода от силовой политики к военной политике: создана соответствующая военно-техническая база, подготовлены «облачные противники» и союзники, дестабилизирована внутриполитическая ситуация (в том числе с помощью санкций) и т. д.

- Надо признать, что эти планы были реализованы, но противодействие России во многом нейтрализовало их эффективность. Более того, вынужденный поворот в сторону автаркии привёл Россию к ускоренному развитию в 2022-2024 годах.

Главное для анализа этих вариантов – попытка определения объективными средствами степени их вероятности. Следует понимать, что такой сценарий развития ВПО и отношений с Россией до 2021 года и после этого периода предполагал возможность реализации в нескольких, наиболее вероятных, вариантах. С точки зрения использования военных инструментов насилия среди всего набора силовых инструментов американской внешней политики, это означает, что вероятность реализации того или иного варианта этого сценария  зависела от многих факторов и тенденций, в том числе и выходящих за пределы собственного стратегического планирования США,  однако роль собственно правящей элиты США в принятии решения об использовании военной силы, нельзя недооценивать.

 С этой точки зрения можно предположить с высокой степенью вероятности, что наименее вероятный вариант – («Оптимистический») не будет реализован в ближайшем будущем, как он не был реализован после 2021 года, как и прогнозировалось не раз с 2014 по 2021 год. Этот «Оптимистический» вариант сценария – самый «мягкий» вариант военно-политических отношений, - который предполагал, что  после 2021 года силовое противоборство не будет формально и фактически переходить границ и превращаться в прямое и открытое вооруженное противостояние. Иными словами, этот вариант допускал не просто продолжение противоборства на уровне 2014–2021 годов, но его усиление, эскалацию на силовом, но не военном уровне параллельно с сохранением определенного уровня отношений между США и Россией[6].

Этот вариант допускал, что США, как и прежде, могут использовать военные и вооруженные инструменты политики в отношении России в ограниченных масштабах и не формально, не публично, сохраняя политические и дипломатические отношения на официальном и низком уровне.

В итоге этот вариант стратегии США и НАТО постепенно перешел к 2022 году к военно-силовому варианту. Решение в феврале 2022 года о начале СВО фактически было со стороны России запоздалым. Политика была ориентирована на минские переговоры и не хотели видеть перехода Запада от силового антироссийского сценария к военно-силовому.

По сути дела, начавшийся «переходный период» в трансформации МО-ВПО не может избежать военно-силового противоборства и соответствующего варианта развития военной политики США и их союзников. В «переходный период» наиболее вероятен только «реалистический» вариант сценария, – когда военно-силовое противоборство с РФ получит дальнейшее развитие даже по сравнению с 2024 годом и не только в области санкционной политики, но и прямого вооруженного противостояния, в том числе в отдельных регионах, а именно:

- в Закавказье и на Кавказе;

- Молдавии и Приднестровье;

- Белоруссии (в частности, выборах президента в 2025 году).

Эта политика будет:

– во-первых, будет сопровождаться активными действиями экстремистских, террористических и иных организаций при поддержке западных ССО на различных ТВД: прежде всего, юго-западном (украинском), кавказском, среднеазиатском;

– во-вторых, когда силовое противоборство перерастёт в противоборство на новых ТВД (в киберпространстве, космосе, социальных сетях и пр.);

– наконец, в-третьих, этот  «реалистический» вариант может перейти в открыто «пессимистический», когда силовое противоборство превратится в масштабное военное противоборство на разных ТВД, и на разных уровнях военного конфликта, либо войны, вполне допускается, хотя военно-политические риски его реализации и крайне опасные неизбежные последствия неизбежно будут заставлять относиться к нему с осторожностью.

Уже говорилось, что во многом решающее значение при выборе того или иного варианта из этого сценария будет иметь политика правящей элиты США, которая в 2016–2024 годы продемонстрировала свою крайнюю агрессивность. Но не только от неё будет зависеть реализация того или иного варианта – реализация того или иного варианта этого сценария, на мой взгляд, будет зависеть от самых различных внешних факторов, причём не только политических или военных, но и социальных, технологических, информационно-когнитивных и пр., формирующих ВПО.

В этом смысле полезно ещё раз вернуться к структуре современной МО и ВПО, проанализировав все основные факторы и тенденции, влияющие на их формирование. В особенности те из них, которые прямо не зависят от правящих кругов США.

Применительно к возможным решениям правящей элиты США, необходимо помнить, что, учитывая высокую степень риска при использовании прямого вооруженного насилия, военные средства и способы (в особенности массового поражения) будут использованы при следующих условиях:

– при высокой степени гарантии сохранения контроля над эскалацией силового противоборства, когда ситуация не должна выходить из-под политического контроля правящей элиты, т. е. всегда должен присутствовать момент и возможность «сделать шаг назад» в эскалации. Иными словами, в правящей элите США всегда будет присутствовать опасение «автоматической» эскалации военного конфликта и его самостоятельного повышения на новые уровни. Это объясняет, например, крайнюю озабоченность сохранением собственных систем боевого управления, связи и разведки и стремлением в первую очередь уничтожить аналогичные системы вероятного противника, нанести «обезглавливающий» удар;

– когда приоритет сознательно отдаётся силовым, но не военным инструментам политики (даже при условности их деления, например, в области киберопераций), когда результат может быть достигнут без массового применения ВС;

– когда используются в качестве «облачных противников» неформальные акторы, либо союзники по коалиции, а не собственные ВС.

Уже к концу второго десятилетия у ведущих стран мира появились огромные количества качественно новых вооружений (только в США более 3500 крылатых ракет морского базирования, сотни новых аэробаллистических ракет, ударных беспилотников, которые по своей эффективности превосходят фронтовую авиацию и т. д.). Массовые достижения в области робототехники привели к появлению автономных беспилотных летательных аппаратов, которые начинают вытеснять пилотируемую авиацию, а в танкостроении – все виды бронетехники.

Причём, не только в США и Великобритании и Франции, но и у Ирана, ОАЭ, КСУ, Египта, но, главное, - Китая, Индии и России.

Параллельно совершенствовался процесс эффективности производства ВВСТ и их применения. Например, в 2024 году ведущей стала тема взаимозаменяемсти и универсальности.   На совещании высокопоставленных военных руководителей США летом 2024 года отмечалось, например, что «Чтобы достичь нашей общей цели — позволить нашим бойцам опережать быстро меняющуюся среду угроз, наши государственные заказчики разумно перенимают новые подходы к закупкам, которые поощряют сотрудничество в отрасли.Такие инициативы, как Weapon Open System Architecture (WOSA), используемые ВВС США, а теперь и ВМС, поощряют модульность и совместимость между поставщиками компонентов. Например, включение этих стандартов WOSA в Weapons Government Reference Architecture на базе ВВС Эглин будет поддерживать крупносерийное производство и быструю итерацию технологий по мере развития будущих угроз. Правительство может предпринять дополнительные шаги для поощрения открытых стандартов и модульности plug-and-play, особенно на уровне субкомпонентов. Например, они могли бы рассмотреть возможность предоставления информации о заявках напрямую основным поставщикам подсистем через контрактные механизмы, такие как Wide Agile Acquisition Contract компании Eglin. Это гарантировало бы, что основные участники в экосистеме вооружений будут иметь одинаковую информацию — независимо от отношений основного подрядчика и субподрядчика. Это также открывает правительству возможность напрямую работать с основными поставщиками подсистем»[7].

Очевидно, что с 2024 года началось массовое военное строительство практически во всех странах мира, которые пересмотрели свои планы предыдущих лет. Началась качественная гонка вооружений во всех областях военной деятельности. В этом смысле период 2010–2025 годов должен был бы стать для России не просто очередным периодом реализации государственной программы вооружений (ГОЗ), но и периодом, когда в массовом порядке на вооружение будут поступать качественно новые виды и системы оружия и военной техники, которые, как заявлялось ранее, «в 2020 году уже превысили в некоторых видах и родах войск 60%, а в военном искусстве происходят принципиальные переосмысления основных положений»[8].

К сожалению, как показал опыт СВО, этого не произошло. Россия в 2022-2024 годах на 90% использовало прежние системы и виды оружия, как правило, советских поколений, которые нередко модернизировались, но так и не достигли качественно новых показателей