Значение военной силы в политике западной военно-политической коалиции

Российские политологи нередко в этом вопросе занимают абстрактно-нейтральную позицию в отношении всех субъектов МО, разделяя их иногда (как, например, в цитированной работе под редакцией В.Г.Барановского и А.Д. Богатурова) на «крупные» и «другие». Такой подход, безусловно, соответствует западным критериям в политологии, но абсолютно не соответствует военно-политическим реалиям, которые базируются на военно-технических и промышленно-экономических особенностях субъектов ВПО.

Поэтому исключительно важно попытаться максимально точно определить не псевдополитологическое, а реальное, военно-политическое, значение и роль военной силы в «переходный период». Оно имеет на самом деле очень точное определение для каждой конкретной страны, которое иногда остается вне зоны понимания не только российских политологов, но и политиков из других стран. И, как правило, очень болезненно для них заканчивается. Нередко правящие круги отдельных государств допускают в этой области катастрофические ошибки, недооценивая способности противника, как это случилось, например, с Ливией и ХАМАЗ. Отчасти это касается и России, где на первых этапах СВО произошла очевидная недооценка значения военной силы и готовности Запада оказать такую масштабную материально-техническую поддержку ВСУ.

Надо признать, что иногда значение военной силы в политике государств на какое-то время существенно ослабевало, что становилось следствием, как правило, формирования такой МО и ВПО, когда политические цели достигались при помощи скрытой или явной военной угрозы без прямого применения военной силы, либо использования иных силовых инструментов политики[6].  Именно так произошло в 70-е годы, когда против СССР были использованы не военные силовые инструменты информационно-когнитивного и политико-административного характера[7].

Отдельно следует обратить внимание на такой фактор как достижение военно-стратегического равновесия Советским Союзом в 70-е годы, более того, определенного советского превосходства в отдельных областях, что стало мощным стимулом для США к началу переговоров об ограничении СНВ, но (странным образом) не учитывается до сего времени историками и политологами. Так, например, успехи достигнутые НПО «Комета» в СССР с начала 60-х гг. по созданию противоспутникового оружия и систем контроля космического пространства, создание комплексов противокосмической обороны и испытания противоспутникового оружия (ИС), а также принятие на вооружение в 1978 году Единой космической системы (ЕКС) – космического эшелона системы ВКС, намного опережающих усилия США, стали тем самым «аргументом» в пользу переговоров, который имел наибольшее значение[8].

Надо ясно сказать, что значение и формы применения военной силы в политике менялись не раз в истории человечества. В том числе и в недавней истории. Будут они неизбежно меняться и в ближайшие годы. Менялись, в том числе, в частности, и формы использования военной силы в политике в СССР. Не только во внешней политике, но и в области собственно военного оперативного искусства и стратегии. Так, показательна деятельность военного теоретика и практика Тухачевского в 30-е годы прошлого века, когда центральным местом в воззрениях Тухачевского на характер будущей войны являлась идея стремительного наступления с максимальным использованием технических средств: авиации, танков, артиллерии. Следствием этих взглядов ещё до 1937 года стало насыщение Красной армии пехотными танками Т-26 и лёгкими быстроходными танками БТ. Ещё в 1930 году Тухачевский представил Сталину совершенно утопический проект о производстве в СССР ста тысяч танков в год. Тухачевский не считал танки средством боя, прежде всего, с вражескими танками, как это делали немецкие теоретики танкового блицкрига Гудериан, Гот, французский генерал де Голль и др. Тианк Т-34 и ИС, например, не вписывались в его концепцию и можно предполагать, что Тухачевский воспротивился бы принятию этих видов оружия на вооружение.

Одновременно Тухачевский был сторонником десантирования танкеток с воздуха в тылу противника с использованием планёров и «воздушных поездов». Как показал опыт Великой Отечественной войны, это была вредная утопия. Тухачевский был противником специализированной артиллерии, считая, что одни и те же орудия должны бить как по наземным целям, так и по самолётам. Также он настаивал на перевооружении всей армии безоткатной (динамо-реактивной) артиллерией. Это тоже, как выяснилось, было утопией.

Тезис о «войне малой кровью на чужой территории» был не его, а Ворошилова. Наоборот, Тухачевский ещё в 1923 году писал, что новая война будет «не малокровной, а жестокой и кровавой», и её будет вести «всё население». По сути, он выступал теоретиком тотальной войны, и здесь, конечно, был прав, но далеко не оригинален. Вместе с тем, он отвергал значение активной, подвижной обороны. Наоборот, ратовал за максимальное насыщение первой линии обороны и отрицал необходимость тыловых резервов.

Нетрудно увидеть, к каким последствиям привела бы доктрина Тухачевского, если бы её стали реализовывать в канун Великой Отечественной войны. Практически вся Красная армия тогда была бы окружена и разгромлена в самых первых приграничных сражениях[9].

По сути дела к началу СВО на Украине в ВС России произошли не менее радикальные изменения, которые прямо отразились на военной организации, военном искусстве и ОПК страны. Эти изменения в период 1990–2022 годов привели к фактической ликвидации новых видов ВС[10], которые так и остались в образцах с 2015 года, и ОПК, от которых осталось в итоге не более 20% от прежнего, советского, уровня. Резкий скачок в промышленном проимзводстве 2022-2024 годов был достигнут за счет реанимации старых площадей, оборудования и 100% загрузки людей и техники. В 2024 году ОПК достиг максимального уровня и вышел «на плато». Поэтому первый этап СВО на Украине был этапом, когда армия России, готовившаяся к локальным конфликтам низкой интенсивности, вступила в полномасштабную войну. То, что это произошло стало во многом следствием ошибок не только в военном искусстве страны и её Военной доктрине, но и устоявшихся ошибочных внешнеполитических и политологических оценках. Прежде всего, оценках значения и роли военной силы в политике именно западных стран, которой с конца 80-х годов придавали искусственно уменьшенное значение.

Сложилась крайне парадоксальная ситуация, когда глобальные военно-политические цели Запада, обеспеченные коалиционной военной силой, столкнулись с ограниченными политическими целями (защита нескольких регионов) и локальными вооруженными силами России, где не произошло переоценки значения военной силы в международных отношениях в последние десятилетия. Сохранение РВСН и, отчасти, ВКС на время могло гарантировать военную безопасность страны, но не её победу в полномасштабной сухопутной войне в длительный период на фронте протяженностью в тысячи километров. Надо признать, что во многом благодаря ложным внешнеполитическим оценкам усилия В.В. Путина последнего десятилетия находились в рамках прежней парадигмы «невозможности глобальной войны» с Западом.

Соответственно и уровень подготовки ВС и ОПК носил ограниченный характер, а заявления о модернизации ВВСТ и подготовке ВС МО и Генштаба во многом имели пропагандистский характер. Во втором десятилетии нового века правительству России удалось отчасти восстановить потенциал ВС РФ, но это носило частичный характер. Самые первые недели военных действий показали неготовность МО к войне.

Более того, если посчитать затраченные средства, то окажется, что выделенные в 2012-2020 гг. на 10 – летний ГОЗ 20 триллионов и в 2022-2024 годы еще не менее 20 триллионов рублей, что по ППС станет не менее 2 трлн. долларов,- огромные и малоэффективно истраченные средства, из которых только небольшая часть соответствовала потребностям ВС в будущем.

Таким образом, роль военной силы в новом веке не исчезла, как пытались заверить либеральные политологи, а существенно возросла в совокупности с другими силовыми инструментами политики. Как следствие, – пересматривалось и значение силовых способов и средств, а также не военных средств политики, чьё значение к концу ХХ века стало доминировать в политике государств[11]. Военные победы (и поражения) США в Афганистане, Ираке, Ливии и Сирии в новом веке подтвердили в очередной раз, что далеко не всегда они превращаются в искомые политические результаты.

Тем не менее, военная сила в политике Запада сохранила свое значение в качестве крайнего (но абсолютно реального) инструмента политики, более того, даже усилила это значение по мере изменения соотношения экономических сил не в пользу Запада (что отчетливо показала политика США в отношении КНР), что отразилось непосредственно на развитии современного сценария ВПО[12].

Автор: А.И. Подберезкин