Группа цивилизационных, информационно-когнитивных и психологических факторов формирования ВПО

 

Идентичность – как грех: мы можем сопротивляться, но избежать не в силах[1]

С. Хантингтон, политолог

 

Традиционных и масштабных военных угроз не просматривается и в перспективе[2]

С.  Караганов, декан ВШЭ

 

В начале XXI века в развитии человечества наступил период, когда доминировавшие до этого процессы глобализации и универсализации стали уступать свое абсолютное влияние процессам, отражающим цивилизационные, национальные и государственные интересы и факторы влияния на формирование МО и ВПО. Прежде всего это отразилось на эффективности использования силовых средств – как военных, так и не военных – в политике государств. Известно, что в противоборстве побеждает в конечном счёте тот, кто будет идти до конца и готов рисковать, вплоть до риска своей жизнью. Так было во всех военных и гражданских конфликтах всегда. Так было и в последние десятилетия во внутриполитических и во внешнеполитических конфликтах, когда мотивация и воля в конечном счете определяли победителя. Именно психологические, психиатрические, информационно-когнитивные и цивилизационные факторы стали определяющими в эффективности применения тех или иных силовых средств в политике.

Поэтому простое сопоставление ВС и ВВСТ мало что дает для понимания будущих результатов. В конечном счёте у СССР была лучшая на то время в мире армия, когда он потерпел геополитическую катастрофу. В 90-е годы психические стрессы у части политической элиты России граничили с психозом, алкогольным как у Б. Ельцина, или иным, который не давал возможности принимать рациональные решения. Аналогичное состояние было у большинства общества в стране, поэтому говорить, что в основе принимавшихся в то время решений лежали рациональные рассуждения было бы неверно.

События на Украине 2014-2015 годов, в Венесуэле, в Белоруссии, Киргизии в 2020 году, наконец, постоянное силовое давление на Россию в 2014-2020 годы показывает наглядно, что воля, решимость правящей элиты и общества, как и прежде в истории, играют решающее значение для победы.

Известно, например, что эффективность боевых действий зависит не только от стратегии, тактики и технического снаряжения, но и личных качеств солдат — смелости, решимости, стрессоустойчивости, способности выполнять приказ. Какими бы храбрыми солдаты ни казались в тылу, в бою только около двух процентов бойцов способны проявлять выдержку и принимать здравые решения[3]. При этом они все равно подвержены сильнейшему стрессу, который может проявляться позже. На протяжении столетий человечество предпринимало попытки «усовершенствовать» солдат, которые позволяли бойцам уменьшить страх, повысить выносливость и ясность ума[4].

В политике – аналогичная ситуация, когда кризисы и стрессы, в которых постоянно находилось общество с 1987 года в СССР и России, не позволяют говорить о продуманных решениях. Как это было в Беловежской пуще, но – что еще более удивительно – как на это нейтрально-отстраненно отреагировала российская элита и общество! Алкоголизация России в 90-е годы была всеобщей и ни одно решение не принималось в нормальном состоянии, ни президентом, ни его окружением.

В IX веке появилось первое упоминание мифологических воинов, не знавших страха, боли и усталости, — берсерков. В других странах воины для повышения болевого порога и смелости тоже применяли различные отвары из трав. Например, греческие воины использовали отвар из полыни и фенхеля, китайские — женьшеня, а скандинавские — различные галлюциногенные грибы. Фактически, уже это можно считать началом боевой фармакологии. Впрочем, применение белены, мухоморов, полыни и других растений для вызова искусственной вспышки ярости и повышения болевого порога следует считать все-таки не очень распространенной практикой. Воины древности шли в бой без стимуляторов, в первую очередь поддерживая свой боевой настрой «чувством плеча» соседей по боевому порядку. Масштабное и целенаправленное использование фармакологических препаратов для улучшения качеств солдат началось только в XIX веке, во время Гражданской войны в США. К этому времени уже довольно активно выпускался морфий, вытяжка из некоторых сортов мака, позволяющая существенно уменьшить боль от ранений и погасить чувство страха. Кроме того, в 1853 году французский хирург Шарль-Габриэль Правас изобрел иглы для инъекций, которые стали широко использоваться в медицине. Конфедераты и республиканцы, противоборствующие стороны в Гражданской войне в США, широко использовали морфий — как в качестве обезболивающего, так и «лекарства от страха».

Еще более широко морфий применяли в Первой мировой войне. Солдаты практически всех сторон конфликта кололи его для борьбы со стрессом, болью и страхом. Производство этого вещества во время войны увеличилось в 26 раз. Наконец, во Второй мировой войне и после неё активно использовались наркотики и амфетамины. Поиск новых стимуляторов ведется и сегодня. Не секрет, что во всех гражданских беспорядках последних десятилетий, в частности, на Украине и в Грузии, активно использовались наркотические вещества и алкоголь.

Но, главное, в основе решительного психического «настроя на борьбу» должна лежать эмоциональная и психическая мотивация, которую заранее создают годами, закладывая цивилизационно-когнитивный и достаточно устойчивый фундамент под последующую политику. Так, значительная часть террористов в России была из благополучных семей, как правило, дворян, которые сознательно отказывались от материальных благ и успеха во имя неких социальных идей.

В СССР, напротив, в 70-80-е годы у правящей элиты создавался культ материального успеха, который обеспечил позже восприимчивость «демократических» рыночных реформ (иначе рынок вообще был не нужен), а позже создал условия для абсолютной победы мировоззрения «материального успеха», которое сегодня объединяет всех в России – демократов, патриотов, либералов, коммунистов и пр. «беспартийных» конформистов. Таким образом, в основе современной российской цивилизации лежит культ материального успеха, который в итоге побеждает все иные интересы – национальные, государственные, социальные. А так как этот культ уже «освоен» на Западе, то трудно даже допустить серьезное сопротивление этому «главному интересу» потому, что на этой плащадке – соревнования материального благополучия – Россия заведомо проиграет. Достаточно вспомнить лозунг Майдана «Кружевные трусики!», который в том или ином виде повторяется всегда и везде, даже среди самой «патриотической» части российского общества.

 Поэтому, когда мы говорим о приоритете национальных и государственных интересов над другими интересами, надо делать существенную поправку: если общество и правящая элита достаточно ответственны для этого. Что происходит далеко не всегда.  Например, в период Смутного времени личные и групповые интересы правящей элиты доминировали в российском обществе, что и привело в конечном счете к краху. Позже, в период «Восстановления» при царях Михаиле и Алексее Михайловиче, вплоть до 1654 года удалось обуздать боярскую вольницу и восстановить не только единое государств и экономику, но и демографические потери, но для этого нужно было, чтобы в правящей элите стали доминировать национальные интересы, которые олицетворяли Минин и Пожарский.

В основе любой политики, как известно (и не раз говорилось в этой работе), лежат национальные и государственные интересы (потребности) и цивилизационные и национальные ценности, которые непосредственно влияют на сохранение национальной идентичности[5]. Это – объективные и фундаментальные факторы формирования ВПО и политики, среди которых наблюдается в последнее время усиление значения именно цивилизационных[6] и информационно-когнитивных факторов[7] влияния на формирование МО и ВПО.   

Но антигосударственные, глобалистские тенденции стали в последней четверти прошлого века главными мировыми трендами, которые в том числе разрушали и базовые национальные и государственные интересы. Не случайно их идеолог в СССР А.Н. Яковлев официально, в журнале правящей партии «Коммунист» объявил о «борьбе с этатизмом» КПСС и СССР.   

Именно национальные и государственные интересы отнюдь не доминировали в СССР и России в последние десятилетия (хотя в новом веке наметилась и иная тенденция: во многом вопреки и непосредственно против развернувшихся с конца прошлого века процессов глобализации). Это и стало в конечном счете той цивилизационной основой, которая стала идеологическим фундаментом развала Социалистического содружества и СССР. Национальные и государственные интересы не исчезли, но уступили свое приоритетное место простому накопительству и частному интересу собственника.

Наличие этих двух мировых трендов – глобализации и национализации – сохранилось и в наши дни. За ними стоит приоритет национальных, либо частных интересов, потребностей и ценностей. И борьба между нами объективно распространяется не только на Россию, где она проявляется в борьбе «государственников» и «либералов», но и на весь мир. Не случайно серия знаковых событий в начале XXI века (выход Великобритании из ЕС, усиление правых партий и националистических идеологий, некоторые процессы автономизации и регионализации) превратились в тенденцию, которую старались не замечать на фоне абсолютизации глобализации с конца прошлого века, хотя примеров и событий, иллюстрирующих эти тенденции, становилось всё больше.

С политической и военной точек зрения это также нашло свое отражение в целом ряде тенденций в отдельных государствах. Например, в политике Д. Трампа, которые попытался изначально пересмотреть все международные договоренности (о Трансатлантическом и транс-тихоокеанском партнерствах, финансировании НАТО, участии в американских операциях третьих стран и т. д.), многочисленные торговые, культурные (ЮНЕСКО) и финансовые соглашения в пользу США. Особенно в отношении любых договоренностей в области международной безопасности и ограничения ВВСТ и военной деятельности (Договоры по РСМД, ДОН, СНВ-3 и др.).

Эпидемия коронавируса весной-летом 2020 во многом по-новому и достаточно остро поставила вопрос о приоритете национальных интересов и ценностей над универсальными (распределение и перекупка средств защиты и пр.), а во многом именно цивилизационно-этнические столкновения в США в мае-июне того же года акцентировали внимание и на социально-экономические аспекты этой проблемы, т. е. цивилизационные мотивы стали «триггерами» социальных беспорядков.

За последние десятилетия произошло совмещение в одной группе цивилизационных и информационно-когнитивных факторов, формирующих МО и ВПО, которая сделана в этой работе, – не случайна. Есть определенные и достаточно веские основания полагать, что усиление значения цивилизационных факторов произошло во многом из-за усиления влияния информационно-когнитивных средств – СМИ, культурных, образовательных и интернет-сетей. И, наоборот, – информационно-когнитивные средства влияния стали мощными проводниками цивилизационного влияния на политику, экономику и общественную жизнь, превратившись, по сути, в средства информационно-психологической войны. Их использование, как отмечают справедливо российские исследователи, преследуют цель «трансформации когнитивного базиса как лиц, принимающих решения, так и общества в целом»[8]. Наглядная иллюстрация применения этих средств – общество Украине, где почти половина населения страны за два-три десятилетия было превращено в русофобов и противников России, т. е. перепрограммированы в своей национальной идентичности.

Эта растущая взаимосвязь может рассматриваться в несколько упрощенном виде как усиление информационного противоборства, что не представляется верным: даже в противостоянии в США демократов и республиканцев трудно найти крупные идеологические отличия. Информационно-когнитивные средства и меры превратились, по сути, в очень эффективные средства силового противоборства между субъектами ВПО и самими факторами формирования ВПО. Исключительно важную роль стали играть уже не только социальные сети и программы образования и культуры, а тем более СМИ, но и исторические публикации, реконструкции, внешне академические семинары и конференции. Достаточно сказать, что в развале СССР и ОВД огромную роль сыграли дискуссии и решения 1989–1991 годов относительно вполне банального договора о нейтралитете между СССР и Германией (которые до его подписания уже существовали практически у всех западных государств) и протокола к нему, получившего броское публичное название «Пакт Молотова-Риббентропа»[9].

Вместе с тем, политика, как и война, продолжает находиться под сильнейшим влиянием субъективных факторов – оценок, концепций, подходов, культурно-этических и духовно-нравственных норм, правовых и нормативных моделей поведения и т. п., которые являются естественным и неизбежным производным результатом социальной, культурной и экономической деятельности человечества, его отдельных наций, классов, групп и личностей, т. е. проявлением формирующейся новой и сохраняющейся старой идентичности[10]. Примечательно, что с появлением многочисленных новых средств, качественно изменивших процесс подготовки и принятия решений, субъективная роль лиц, принимающих такие решения, не ослабевает, а увеличивается. Произошла своего рода технологическая революция в средствах связи и управления, которая приблизила руководство непосредственно к конкретным исполнителям: если в Первую мировую войну штабы армий находились на расстоянии десятков километров от фронта, а во Вторую мировую войну иногда – еще дальше, то в настоящее время глобальная система связи и управления позволяет контролировать деятельность уже не соединений и армий, и даже не отдельных подразделений, а отдельных военнослужащих. Так, в операциях в Сирии контроль над парами снайперов порой осуществляется командованием с расстояния в сотни и тысячи километров.

Именно субъективные факторы в политике (особенно в военном искусстве) приобретают даже по сравнению с прошлым ещё более решающее значение в условиях развития новой ВПО. Важно, однако, попытаться четко определить место этих субъективных факторов в современной политике и формировании ВПО, когда надо преодолеть как их традиционную переоценку (когда политика вообще и военная, в частности, ставятся в зависимости от гениальности тех или иных лиц-творцов истории), так и появившуюся в современной политике тенденцию недооценки значения политического и военного искусства. В качестве примера хотел бы привести мысль крупного немецкого военачальника Э. фон Манштейна в отношении А. Гитлера: «Мы были с каждым разом всё больше поражены тем, какое невероятное политическое везение сопровождало до сих пор Гитлера при достижении им его довольно прозрачных и скрытых целей без применения оружия. Казалось, что этот человек действует по почти безошибочному инстинкту. Один успех следовал за другим и число их было необозримо… Все эти успехи были достигнуты без войны»[11].

И действительно, только политическое искусство Гитлера позволило Германии без войны вернуть утраченные территории и захватить Чехию и Австрию. Более того, даже перед нападением на Польшу Гитлер рассчитал все таким образом, что войны (при абсолютном превосходстве на западном фронте у Франции) с западными странами не начнется, более того, в германском Генеральном штабе вплоть до нападения на Польшу даже не было разработано такого плана, что для педантичных немецких военных – преступление.

Но и в наши дни этот субъективный фактор играет ещё большую роль. Достаточно привести пример американского президента Д.Трампа, который не только делает публичные заявления, принимает кадровые решения в отношении высших руководителей, но и пытается вести переговоры непосредственно через социальные сети: «прослойки» советников и посредников из чиновников и представителей СМИ оказываются бесполезными, а влияние президента на других представителей государственного управления и общества – прямое и непосредственное. Достаточно привести пример с его угрозами в период пандемии в адрес губернаторов и мэров американских регионов.

Субъективное значение информационно-когнитивных  факторов в наши дни стремительно возрастает по сравнению с временами Второй Мировой войны по двум причинам:

Во-первых, созданием новых поколений систем связи, обработки и передачи информации, когда тот или иной политик, лидер или прост представитель общественности получает возможность прямого и непосредственного воздействия на значительные социальные группы, минуя посредников – СМИ, владельцев и контролеров медийных и иных институтов. Пример Д. Трампа и Римского папы, которые имеют миллионы подписчиков в социальных сетях, которым мгновенно, по несколько раз в день, становится известны их позиция без пресс-секретарей и других посредников-участников политического процесса – очень показателен.

Более того, в последнее десятилетие мы стали свидетелями того, как общественное мнение, политика и даже деятельность государственных органов попадают под влияние субъективных, нередко случайных, медийных и когнитивных факторов – «борьбы с харасментом», сексуальной, расовой и иной терпимости и т. д.

Во-вторых, усилением роли политической элиты в политике, которая получила возможность не только влиять и манипулировать общественным мнением, как прежде, но и формировать его. В этом смысле очень показательны процессы формирования общественного мнения через влияние политических элит в США и на Украине. Соответственно, политические цели становятся достижимы прежде всего посредством влияния, капитуляции или дезорганизации деятельности политических элит, которые становятся главными объектами политического давления и принуждения.

В результате самой разнообразной, в том числе субъективной и даже случайной человеческой деятельности, таким образом, сознательно и целенаправленно формируется не только новая национальная идентичность, в дополнение к прирожденной, но и при этом добиваются новых политически целей, средства их достижения, способы применения, т. е. новая политика. При этом как первая идентичность, так и вторая идентичность остаются базовыми для формирования национальных приоритетов и интересов. Иначе говоря, если первая идентичность, врожденная (и в этом смысле политика и её цели известны), то вторая – приобретенная, порой избранная самостоятельно[12], либо под внешним влиянием, а её политические цели и средства известны далеко не всегда. Если первую идентичность изменить трудно, то вторую, как оказывается, намного легче. Во всяком случае мы являемся свидетелями, например, того как социалистическая идентичность в СССР и других странах была сменена на капиталистическую, просоветская – на антисоветскую и т. д. буквально в течение нескольких десятилетий. Особенно наглядно это видно на примере изменения идентичности у значительной части граждан советской Украины, сменивших не только социально-политическую, но и национальную идентичность за какие-то 20–30 лет.

Из этого обстоятельства можно сделать два важных вывода:

Во-первых, что если идентичность (врожденная и приобретенная) лежат в основе любой политики, то искать корни этой политики нужно во врожденной и приобретенной идентичности и интересах (прежде всего, национальных, государственных, социальных и групповых). Иначе говоря, национальная идентичность – врожденный фактор формирования политики и национально-государственного влияния на формирования ВПО, который нельзя игнорировать. Но если прежняя идентичность и порожденная ею политика, как правило, достаточно хорошо известно, то новая идентичность и новая политика, производная от неё, требуют самого внимательного изучения. Пример – Болгария, чья старая (врожденная) идентичность влияла на формирование пророссийской внешней политики, а новая (политическая) ведёт к антироссийской ориентации.

Во-вторых, новая политическая идентичность оказывается объектом внешнего влияния, сознательно формируется субъектами МО и ВПО в нужном направлении. Этот процесс известен и наглядно просматривается на примере всех стран-участниц бывшего ОВД и СЭВа и бывших советских республик – от нынешних стран Прибалтики до Центрально-азиатских государств.

Именно эта новая национальная идентичность и формируемая на её основе политика, возможность оказания влияния со стороны внешних сил стали важным набором политических инструментов, влияющих на формирование ВПО. В сравнении с прежними временами, когда формирование новой идентичности происходило медленно, а влияние внешних факторов на этот процесс было незначительным, современный период характерен именно усилением влияния этих – цивилизационно-политических и информационно-когнитивных факторов на политику государств и в целом на весь процесс ВПО.

Именно эти группы факторов, прежде всего, связанные с искусственным продвижением системы ценностей США и их союзников, стали главной причиной многих внутриполитических процессов дестабилизации – от стран Северной Африки и Центральной Азии до СССР и стран Восточной Европы. И именно эти факторы выступают в настоящее время наиболее востребованными для политики «силового принуждения» Запада, называемой в более узком контексте её использования – «мягкой силой» или «новой публичной дипломатией»[13].

Когда в настоящее время говорят о политике стратегического сдерживания и сохранения стратегической стабильности, то часто не видят (или не хотят увидеть) невозможности придерживаться одновременно двух прямо противоположных политических и информационно-когнитивных концепций – сохранения политической стабильности и его одновременного разрушения. По мнению правящей элиты США, стратегическая стабильность не может обеспечить им эффективную реализацию политики стратегического сдерживания, которая означает в реальности политику «силового принуждения» оппонента к смене им системы национальных ценностей (принятию «норм и правил» США), отказу от государственного суверенитета (и в конечном счёте от национальной идентичности). Таким образом политика стратегического сдерживания направлена на:

– отказ от традиционной национальной идентичности;

– постепенное принятие новой политической идентичности, которая формируется под сильным влиянием системы ценностей Запада.

По мере усиления процессов глобализации, особенно в информационно-коммуникационной области, эти факторы превратились в самостоятельные и очень влиятельные группы, оказывающие сильнейшее влияние на формирование МО и ВПО. Прежде всего, с точки зрения формирования политического и общественного климата, создающего конкретные условия развития разного рода «настроений» и «представлений» в обществе. Эти «настроения» и «представления» формируются под непосредственным влиянием как субъектов ВПО, так и контролируемых ими акторами, прежде всего, многочисленными «независимыми» НПО и СМИ

Надо признать, что и в прежней истории человечества были периоды, когда влияние подобных настроений делали обострение МО и ВПО неизбежными. И не только в периоды межрелигиозных и межконфессиональных конфликтов, но и, например, накануне Первой мировой войны. Поэтому сознательно ведущаяся информационная политика обострения противоречий (порой искусственное придумывание поводов и нагнетание напряженности) является по сути инструментом создания соответствующих условий для военно-силовых действий. В современных условиях это было особенно заметно, когда в НАТО за 5 месяцев до начала бомбардировки Югославии был создан специальный Комитет по координации информационной политики.

Современное состояние МО и ВПО невозможно адекватно оценить, если не признать, что в самых различных аспектах они формируются под сильнейшим влиянием межцивилизационной борьбы не только защиты, но и за продвижение и отстаивание своих национальных систем ценностей во внешнем мире[14]. Это формально закреплено даже в основных документах внешней политики и безопасности США, принятых с декабря 2017 года администрацией Д. Трампа. При этом возвращение к политике, в основе которой лежит приоритет национальных ценностей и интересов, характерное для политики администрации Д. Трампа, происходит в расчёте на возможность военно-силового решения большинства проблем, становится главной особенностью современной МО и ВПО. При этом национальные (и цивилизационные) ценности имеют даже более важное значение, чем собственно государственные интересы, которые становятся одной из частей этой системы ценностей[15].

Сказанное в отношении приоритетов систем цивилизационных ценностей, имеет самое прямое отношение к современной реальной внешней и военной национальной политике, более того, лежит в их основе, но, как ни странно, нередко не вполне учитывается, уступая место и внимание при осуществлении политических мероприятий на практике анализу и оценке исключительно государственных интересов. Очень часто значение систем ценностей и созданных на их основе норм и правил оказывается сильнее частных интересов. Т. е. категория «интересы и ценности» не вступает в противоречие, но в ней происходит смена приоритетов в пользу ценностей. Именно так произошло, например, ко второму десятилетию нового века в ЕС, где конфликт «интересов-ценностей» привёл к выходу Великобритании из ЕС.

Но это же стало и общей тенденцией не только для западной ЛЧЦ, но и всех других ЛЧЦ, где, например, как в России, система национальных ценностей стала не просто быстро возрождаться, но и влиять на систему национальных интересов (особенно, когда те понимаются в узко-групповом контексте).

Недооценка значения военно-коалиционной «борьбы за продвижение национально-цивилизационных систем ценностей» в реальной политике чрезвычайно опасна, ибо не даёт иногда возможности правильно расставить политические приоритеты[16]. Например, в оценке внешних угроз и опасностей: как считают на Западе, если противоречия между коммунистами и капиталистами рассматривались как преодолимые в некоторых случаях, то цивилизационные противоречия американцев с русскими, как считал С. Бжезинский, – нет. «Европа и Россия» рассматривалось на протяжении веков как прямая противоположность. Более того, возможность выживания и развития «Европы» нередко рассматривалось только в результате ликвидации русской идентичности. «Украина – не Россия!» – только один из элементов такой политики. Подобный посыл, в частности, лежит в основе политики санкций США по отношению к России, которые на самом деле включают не столько экономические и финансовые меры, но и, как следует из принятого в августе 2017 года закона в США, «очень широкий комплекс мер, направленный на противодействие России в Европе и Евразии».

Так, если посмотреть на известное справочное издание ЦРУ «Книгу фактов о мире», то вы обнаруживаете много интересного относительно России. Например, она воспринимается как «Центральноазиатская» держава, которая была «основана в XII веке норманнами». Другими словами,  главная современная проблема «раздела европейской идентичности» между Западом и Востоком решается просто: русских лишают права называться европейцами, изначально определяя их в разряд наследников хазар[17], а историю православного государства произвольно сокращают на 200 лет. Умышленно «забывается» не только то, что ещё в IX веке Русь подписала почетный мир с крупнейшей и самой могущественной в то время во всём мире державой Европы – Византией, но и то, что ареал расселения славян начинался в то время от границ северной Италии и центральной Германии, а православие было признано на Руси одновременно с приходом христианства в Польшу, Данию, Норвегию.

Подобные цивилизационные посылы, присутствуют не только в справочнике ЦРУ, претендующем на всеохватывающую точность информации, но и в реальной политике США. Не случайно то, что наиболее «лояльные» США союзники по коалиции – Польша, Канада, страны Балтии, Украина и др. – регулярно поднимают вопрос в СМИ, парламентах и общественных дискуссиях о необходимости так или иначе разделить Россию на «автономные» и «независимые» государства, тем самым выводя вопросы из псевдонаучной области в область практической политики.

Более того, как видно на картинке, на публикуемом официальном сайте карте ЦРУ «забыла» всю Восточную Сибирь и Дальний Восток России. Это так, как если бы мы показали карту США без Калифорнии и других западных штатов, а юг страны приписали Мексике. Иными словами, изначально вносится настойчивая корректива в российскую идентичность, имеющая вполне определённую политическую направленность: заранее, изначально лишить российскую нацию европейской истории и территории, что позже вскоре обязательно потребуется для «обоснования» политического, экономического и дипломатического действия против её суверенитета и идентичности.

А.В. Щипков справедливо пишет, что «В таких условиях мир архаизируется и возникает новый запрос на идентичность и традицию. Вот что на самом деле имела в виду фрау Меркель. Переоценка ценностей уже происходит. Одним из её итогов стал «коричневый» переворот в Киеве и фактическая реабилитация фашизма западными элитами.

Идентичность принято определять через «квадрат идентичности» – набор известных параметров: язык, конфессия, культурная принадлежность, общая историческая судьба. Но если перевести смысл понятия «идентичность» на язык психологии, получится нечто вроде коллективной Я-концепции – то есть ответа общества на вопросы «кто мы, откуда и куда идём?», «Осознание своей исторической миссии»[18]. Именно это и стало в центре борьбы между националистами на Украине и большинством населения.

Как показывает недавняя история Украины, там в течение нескольких лет «меняли традиционную идентичность» на придуманную извне (сейчас уже и неважно, что эти «исследования» велись в Австро-Венгрии, Польше и Германии, а в настоящее время в США) идентичность абстрактной нации, которая никогда не существовала, а позже, уже с 90-х годов, «добавили» новую, политическую идентичность «выбора кружевных трусиков в ЕС».

Политическое и военно-политическое значение борьбы за сохранение и продвижение национальных систем ценностей определяется тем, что сегодня в политическом споре выигрывает тот, чья идентичность более прочна и устойчива. Во многом и тем, насколько правящие элиты понимают целесообразность и необходимость её активной защиты. Именно так, как поступают правящие элиты целого ряда государств – от Ирана (где это несет на себе отчетливый отпечаток жесткой политики) до Польши (где такая политика насаждается, как правило, «демократическими» методами).

И наоборот: кризис идентичности ведёт сначала к утрате геополитических позиций в мире, а затем и суверенитета. Потеря суверенитета (даже частичная) ведёт к размыванию идентичности. Об этом отчётливо и не раз напоминал ещё в первой половине ХХ века И. Ильин.

К сожалению, мы забываем о том, что идентичность и суверенитет могут не только сохраняться, но и размываться, и уничтожаться. Представители целых наций, как оказалось, могут в наши дни достаточно быстро «перепрограммировать» в нужном направлении, более того, даже сделать противниками собственных наций. Также как в средние века славянских мальчиков-мамлюков сделать элитой мусульманского общества. Иными словами, военно-политический решающий результат может быть получен не только как итог победы в войне, но и силового навязывания ложной идентичности (как на Украине), либо силового, но и не военного, принуждения правящей элиты (как в России в 90-е годы) к отказу от суверенитета. Что уже болезненно ощущается политическими лидерами. Как сказал в своём послании ФС РФ 1 марта 2018 года В.В. Путин, «постоянная устремленность в будущее, сплав традиций и ценностей обеспечили преемственность нашей тысячелетней истории[19].

С военно-политической точки зрения, характеризуя современную ВПО, можно констатировать, что государства и нации поставлены перед очень жёстким выбором: сохранить идентичность и суверенитет, либо интегрироваться в чужую систему ценностей и национальные интересы, лишившись своих. На деле это означает, что разные части правящих элит по-разному могут воспринимать угрозы суверенитету и идентичности. Так, в России, например, депутат С. Юшенков во второй половине 90-х годов не раз требовал на пленарных заседаниях Государственной Думы разрешить распространить влияние НАТО «до Тулы». Его поддерживали (и сегодня тоже поддерживают) влиятельные либералы, находившиеся в то время у рычагов реальной власти.

Есть и сегодня такие влиятельные группы правящей российской элиты, которые готовы капитулировать перед Западом под угрозами санкций, либо вообще добровольно отказаться от идентичности, суверенитета и прав, надеясь, что того, что оставит им Запад, вполне хватит для существования[20]. Борьба между и внутри этих групп – внешнеполитическая и внутриполитическая – становится основным лейтмотивом в отношениях не только между ЛЧЦ и центрами силы, но и внутри самих ЛЧЦ и центров силы[21]. Кризис внутри ЕС, в отношениях между США и странами ЕС, в отношениях между ЕС и Россией и США с Россией не может быть оценён реально без учёта этого фактора. Эта же борьба становится, как и прежде в истории государств, предметом внешнего влияния.

Происходит процесс «возвращения» утраченных ценностей и суверенитета, которые, как казалось, окончательно потеряли своё значение в наступившей глобализации. Период, связанный с дроблением государств, регионализацией, искусственным конструированием идентичностей (например, бывшая Югославия), заканчивается», – подчёркивает А.В. Щипков. «Растёт значение региональных союзов, рынков и валют. Симулякры глобального космополиса уступают место процессам реального этногенеза и нациогенеза. С этой точки зрения следует смотреть и на возвращение Россией Крыма, и на успех фундаменталистских движений на Востоке, и на рост национально-консервативных, радикально националистических и нацистских идей в Восточной Европе. Не исключена новая волна суверенитетов: вслед за возвращением Крыма последовали попытки референдумов в Шотландии и Каталонии. И эта тенденция сохранится»[22].

Эти процессы на уровне ЛЧЦ и их систем ценностей прямо влияют на состояние МО, стимулируя процессы региональной интеграции и концентрации сил на уровне ЛЧЦ[23]. «Мир вновь возвращается к нерешённым проблемам XVIII века, связанным с доминированием формата «nation state», конфликтом секулярного и религиозного. Национальные общности вновь становятся главными акторами истории. Поэтому идентичность и традиция "растут в цене" и составляют капитал, который гарантирует устойчивость в современном мире. Идентичность и традиция получают право на прямое политическое высказывание. Происходит это там, где финансово-экономическое регулирование не срабатывает. Некоторые, прежде всего США, ухитряются использовать в своих целях пассионарный заряд чужой идентичности (война на Украине). Для наций наступило время, когда уже поздно задавать себе гамлетовские вопросы»[24], – пишет А.В. Щипков.

Политические процессы последних лет в МО и даже ВПО развиваются именно в этом направлении. События на Ближнем Востоке и в Центральной Азии в последние десятилетия – прямое этому подтверждение. В качестве примера «борьбы за идентичность» можно привести также яркий пример войны на Украине, развязанной с помощью Запада, целью которой в действительности является лишение России её идентичности с тем, чтобы окончательно ликвидировать «конкурента» западной цивилизационной идентичности в виде Византии – Руси – России. Западная ЛЧЦ, по мнению западных, прежде всего американских, политиков, должна быть не просто одна, но фактически базироваться на системе ценностей США, а, значит, и тех нормах и правилах, которые вытекают из этой системы[25]. Вы должны либо признать их, либо, как минимум, поставлены вне их рамок, стать «изгоями», политическими маргиналами, которые не должны иметь общепризнанных прав, ресурсов, равноправных соглашений. Именно так и пытаются вести себя США по отношению к России[26].

Это является объяснением главной цели западной ЛЧЦ, её приоритетности в выборе «основного противника» в виде российской ЛЧЦ, её крайней враждебности любым попыткам национальной консолидации вокруг России. Тактическим приёмом стала «трёхходовка»: «Украина – не Россия» – «Украина против России» – «Украина вместо России», в результате которой должна исчезнуть русская нация, её идентичность, история и … политическое будущее.

Противодействие этим процессам со стороны западной ЛЧЦ, контролирующей до настоящего времени финансово-экономическую и военно-политическую системы в мире, стало самым мощным импульсом для обострения нарастающих объективно противоречий. Подобные процессы в международной и военно-политической обстановке (МО и ВПО) во втором десятилетии нашего венка приобрели характер открытого военно-силового противоборства, которое отразилось прежде всего на государствах, посмевших поставить под сомнение абсолютный контроль Запада в мире. Эти государства, прежде всего Россию и Китай, обвинили в «ревизионизме», что узаконило, по мнению Запада, использование против них силовых и даже военных инструментов политики[27].

К началу нового века эти процессы стали понятны многим наблюдателям. «Сверхвысокая концентрация мирового производства и трудовых ресурсов в Юго-Восточной Азии и накопление там материальных ценностей, технологий и финансовых резервов привели к тому, что Китай претендовать на полноправное участие в управлении мировой экономикой… (которое) ведёт к эрозии классического Pax Americana»[28], – справедливо отмечает, например, А. Лосев.

Именно на их основе стали возникать новые центры силы и создаваться военно-политические коалиции: западная ЛЧЦ во главе с США, внутри которой существовали свои центры силы – страны Европы, Япония и даже Саудовская Аравия; китайская, концентрирующая многочисленную диаспору и страны с возрастающей зависимостью от КНР; индийская, быстро развивающаяся в бассейне Индийского океана не только в Азии, но и в Африке, исламская, также состоящая из нескольких центров силы, российская ЛЧЦ, к которой относится не только значительная часть постсоветского пространства во главе с Россией, но и «русский мир» Европы и других государств.

Лидерами этих ЛЧЦ оставались наиболее крупные и влиятельные страны-лидеры. Как подчёркивают в своей работе авторы монографии, специально посвященной этой теме, «Современная международная обстановка (МО) характеризуется быстрыми темпами развития новых центров силы на базе отдельных локальных человеческих цивилизаций (ЛЧЦ)[29]. Именно эта тенденция лежит в основе феномена многополярности, который стал причиной начавшихся радикальных изменений в МО и ВПО в новом веке.

Несмотря на все оценки, а, главное, на то, что в основе современной реальной, а не декларируемой политики Запада в последние десятилетия стала доминировать именно система цивилизационных критериев, «ценностей и норм», в качестве важнейшего фактора формирования МО и ВПО, этот фактор в качестве доминирующего при формировании ВПО в России так и не был признан[30] не только официально, но и большинством экспертов. Хотя усилий со стороны Запада и их сторонников в России было предпринято очень много, вплоть до уничтожения политической системы и изменения социально-экономических и нравственных основ жизни русского общества[31]. Думаю, что не случайно – очень многим в России не хотелось бы адекватно оценивать влияние этого фактора, прежде всего, потому, что они сами, находясь в правящей российской элите, разделяют систему ценностей, норм и интересов западной ЛЧЦ, а не российской. Причём очень давно[32].

И отнюдь не случайно, о чём надо сказать отдельно. Такое лицемерное отношение к стране, нации и культуре являлось достаточно долго частью российской истории, которая начиналась отнюдь не с «западников» и «славянофилов», а в современный период привела в том числе к столкновению «троцкистов-интернационалистов» и «государственников-сталинистов». В период «застоя» это противоречие назревало внутри КПСС и привело в конечном счёте к победе либералов-антикоммунистов, занимавших в 80-е годы важные посты в партии и государственных органах. Так, секретарь парткома ИМЭМО РАН (на правах РК КПСС) – «штаба перестройки и фактически «мозгового центра» А.Н. Яковлева, – который одновременно был заведующим самым крупным отделом (военно-политических и военно-экономических исследований) в 80-е годы был С.Е. Благоволин, который всего лишь через несколько лет стал руководителем … 1-го канала («самого демократического») телевидения и одновременно руководителем партии радикальных либералов-антикоммунистов «Выбор России».

В этом, надо сказать, очень типичном для 90-х годов, примере, видно причудливое сочетание не только беспринципности и лицемерия правящей партийно-государственной элиты СССР (к чему все уже привыкли за последние годы), но реальной приверженности западным либеральным ценностям руководителя, занимавшего важное место в политической и научной системе СССР и России. Очевидно, что формирование системы ценностей в СССР и позже в России под руководством С.Е. Благоволина и А.Н. Яковлева шло долго и было откровенно прозападно-антироссийское[33]. Но также очевидно, что оно существовало и при видимом «господстве КПСС» задолго до них.

Отчасти оно сохраняется и сегодня не только в общественных институтах, но и органах государственной власти. Это, безусловно, прямо противоречит нарастающему противоборству, которое приобрело уже отчетливо цивилизационно-культурный характер, хотя и маскируется в политические и военные формы. Признать этот факт, означает признать необходимость в том числе и личного, а не только политического выбора. Надо думать, что те сотни тысяч бывших граждан России, которые сегодня живут в Европе, США и других странах, этот выбор уже сделали, но не хотят, чтобы его сделали те, кто сегодня обеспечивает их финансовое благополучие.

Безусловно на эти процессы влияет и целенаправленная политика лидеров ЛЧЦ, в особенности США и их европейских союзников. Противоборство, если оно не признаётся другими, – очень выгодно потому, что против них используются силовые и даже военные средства и меры, а другая сторона продолжает относиться к противнику как к «партнёру». Об этом очень дипломатично сказал С.В. Лавров, характеризуя современные военно-политические противоречия на межцивилизационном уровне: «Еще раз скажу, что это объективный процесс и идет он непросто. Во-первых, смена эпох – всегда очень длительный период (это не просто – утром проснулся и уже многополярность). Это будет продолжаться еще длительное время. Во-вторых, помимо объективных причин выделю то, что этому процессу пытаются активно препятствовать, прежде всего те, кто ранее доминировал в мире и кто хочет его сохранить в новых условиях, а по большому счету, навечно. Это проявляется в самых разных вещах. Мы об этом еще, конечно, поговорим»[34].

Быстрое изменение соотношения сил в мире стало в центре внимания политиков и ученых достаточно давно. Появились многочисленные, вполне объективные, правительственные оценки и прогнозы, которые постоянно корректировались. О нескольких центрах силы говорилось, например, еще на ХХII и ХХIII съездах КПСС, в разделах, посвященных анализу международного положения СССР. Позже на этой основе пытался выстроить свою внешнюю политику М. Горбачев, наивно игнорируя растущее противоборство между новыми центрами силы за цивилизационное лидерство и право формировать международные нормы и правила, и не обращая категорически внимания на такие культурно-цивилизационные различия и противоположность интересов.

Еще позже об этом часто любил рассуждать Е.М. Примаков, а в настоящее время эта модная тема служит порой не предупреждением о растущем и опасном характере противоборства между ЛЧЦ, а в очередным лозунгом и призывом «о неразделенной любви» с Западом советско-российской либеральной публики (которая на самом деле давно ориентируется на западные ценности и хранящиеся там активы). Иными словами, цивилизационную и жестокую политическую борьбу между различными субъектами и акторами в мире (как уже сказано, не случайно) заменили на абстрактно-конфетную «многополярность», предполагающую почему-то исключительно мирные формы сотрудничества, которая (почему-то изначально) «никому не угрожает» и «всем нравится», но, что особенно важно, – ко всему применима[35].